Блайт Гиффорд: Дева и плут

И Гаррен, всмотревшись в глаза друга — друга, с которым они столько пережили вместе, — понял, что пока Уильям дышит, он согласится выполнить любую его просьбу.

Он кивнул и откашлялся.

— Хорошо. Но твоих денег я не возьму. — Это путешествие должно быть подарком.

Не соглашаясь, Уильям повел головой, оставляя на подушке клочья светлых волос. Слабая улыбка тронула его посиневшие губы.

— Возьми. Купишь мне свинцовое перо.

Памятный знак паломника. Доказательство совершенного путешествия. Кичливая метка истинно верующего. Гаррен сжал его пальцы.

— Я принесу кое-что получше. Если ты не можешь сам прийти ко святыне, значит, я принесу святыню к тебе. Я добуду настоящее перо. — Осквернение святыни ради утешения умирающего почему-то не казалось ему святотатством. Реликвия это вещь. Видимая, осязаемая, реальная — в отличие от эфемерных и лживых обещаний Церкви.

Уильям — и без того бледный — побелел как полотно.

— Это кощунство…

По спине Гаррена пополз холодок. «Господь накажет меня», — подумал он по старой привычке и чуть не расхохотался. Никакое наказание не сравнится с тем, как Господь обошелся с ним в прошлом.

— Не волнуйся. Я заберу всего одно перышко, самое маленькое. Никто и не заметит.

Уильям устало смежил веки, проваливаясь в предсмертное забытье, которым ныне была его жизнь.

Дверь без стука отворилась, и Гаррен с отвращением услышал бодрый голос Ричарда, младшего брата графа. Ричард уж точно не согласился бы стать ради него пилигримом — ни за деньги, ни, тем более, из братской привязанности.

— Он еще дышит?

— Тебе, похоже, не терпится услышать, что нет.

— Разве ты не согласен, что подобное существование сложно назвать жизнью?

Гаррен был согласен, но по иным причинам.

— Возможно. Но покуда он дышит, граф Редингтон он, а не ты. — Впрочем, Ричарду нужно всего лишь подождать. Еще немного — и он унаследует титул.

— Что это? — Словно имея на то право, Ричард потянулся к сложенному листу пергамента.

Гаррен спрятал письмо за пазуху.

— Видимо, обращение к святой. — Теперь, когда он дал согласие, предстоящее путешествие страшило его, но не тяготами дороги, а необходимостью идти в компании набожных пилигримов, которые свято верили в то, что невидимый Господь откликнется на их молитвы, если заплатить установленную Им цену. Гаррен знал, что все это бесполезно. — Он попросил меня совершить паломничество к усыпальнице Блаженной Ларины и помолиться о его выздоровлении.

— Когда вернешься, помолишься еще раз — за его душу, — хмыкнул Ричард.

«Когда я вернусь», — подумал Гаррен, — «я буду молиться о своей душе».

В келью с едва заметным поклоном проскользнула юная девушка, своим появлением отвлекая мать Юлиану, которая стояла на коленях перед распятием, от созерцания облупившейся краски на левой руке Христа.

Хрустнув коленями, настоятельница поднялась на ноги и разместилась в кресле, гадая, чем она обязана этому визиту. Доминике, этому тощему подкидышу, следовало быть более благодарной за то, что в монастыре ее приняли, вырастили и обеспечили полезной работой, разрешив стирать для сестер и убирать кельи.

После нашествия Черной смерти деревни опустели. Поток пожертвований монастырю почти иссяк. Конечно, лорд Ричард мог бы облегчить их положение, но…

Девушка, прерывая ее думы, без разрешения заговорила:

— Матушка Юлиана, разрешите мне сопровождать сестру Марию к усыпальнице Блаженной Ларины.

Настоятельница подумала, что ослышалась — настолько возмутительным образом была высказана эта просьба. Никаких «пожалуйста», никаких «умоляю». Только настойчивость во взгляде пронзительных синих глаз, и ничего больше.

— Что ты сказала, Доминика?

— Я хочу совершить паломничество, а по возвращении стать послушницей.

— Ты хочешь вступить в орден? — Она позволила девчонке жить и расти в месте, для нее не предназначенном, и вот чем обернулась ее доброта. Надо было отдать подкидыша жене угольщика, покуда была такая возможность. — Но у тебя нет приданого.

— Оно и не нужно, — назидательно ответила та. — Достаточно искренней веры.

Настоятельница промолчала, считая ниже своего достоинства доказывать этой сироте, что голой верой сыт не будешь. Чтобы одеть и прокормить двадцать женщин, требуется нечто более основательное.

— Ты не можешь принять постриг.

— Почему? — Девушка вздернула подбородок. Ужели она вообразила себя вправе оспаривать ее мнение? — У меня получается копировать манускрипты ничуть не хуже, чем у сестры Марии.