Елена Арсеньева: Дорогу крылатому Эросу! (Александра Коллонтай)

Правда, если госпожа посол была довольна собой, это еще не значило, что ею останется довольна Москва. Александра прекрасно знала, что критерии оценок Кремля порою поразительно нелогичны. И уже началась та историческая пора, когда требовалось непрестанно распинаться в верности кремлевскому горцу, душегубу и мужикоборцу. Она писала нужные письма, произносила нужные речи, а сама больше всего на свете боялась одного: что ее отношения с Марселем станут известны в Кремле, что их разлучат волевым усилием партии.

Именно тогда они начали строить планы возможного бегства от всевластной «руки Москвы»: может быть, в Берлин, а вернее всего, в Париж, где заживут инкогнито, бросив всех и все, обо всем прошлом позабыв, похоронив амбиции и признав, что дело жизни их обоих – ее длинной, его пока короткой – обмануло, что эти жизни растрачены на борьбу за пустоту, на строительство воздушных замков, только сверху раскрашенных в интенсивный красный цвет, а внутри… о Господи… какие там горы мусора и грязи! «Все идет к тому, что там скоро начнет литься кровь!» – убежденно говорила Александра. Ну да, она все же была образованная женщина, слышала и о термидоре, и о том, что Революция всегда пожирает своих героев, умела делать выводы из исторических примеров…

Планы Александры и Марселя пока что оставались планами. Однако предчувствия влюбленной женщины, как это всегда бывало прежде, будет и впредь, оказались вещими: однажды пришло предписание Марселю Боди немедленно явиться Москву за новым назначением, что автоматически означало разлуку.

Александра не рыдала, прощаясь, – она просто поехала вместе с ним. Путь избрали через Берлин – решили «примениться к местности», как выражаются вояки, – там встретились с советским послом Раковским, который всегда благоволил к Александре. Он откровенно посоветовал Марселю не ехать в Москву.

Однако тот все же поехал… Бог ты мой, как же ругательски ругала себя Александра потом за то, что не послушалась умного человека!

Вышло совершенно по известной песне: «Дан приказ – ему на Запад, ей в другую сторону…». Александре предложили посольский пост в Мексике, а Марселю предстояло отправиться в Токио.

Это был удар… Кое-как удалось смягчить «приговор» Марселю – ему позволили отбыть в Париж. Но свой «приговор» Александре смягчить не удалось. К тому же напоследок сам Сталин лично вручил ей некое письмецо из села Ильинского Панкрушихинской волости Каменского уезда Ново-Николаевской губернии, посоветовав прочесть его в одиночестве. То самое, в котором была пресловутая фраза: «Мы Коллонтай или мы не Коллонтай?!»

Неизвестно, от чего был у нее сильнее шок: от перспективы никогда больше не видеть Марселя – или от прочтения письма. Одно было хорошо: если Сталин дал ей прочесть этот пасквиль, значит, он воспринимает Александру всерьез, по-прежнему относится к ней иронически, но считает существом беззлобным и безопасным. Может быть, ей удастся сохранить в начинающейся мясорубке не только жизнь, но и шанс снова соединиться с тем, кого она любит.

Только надо немножко потерпеть. Ехать в Мексику и немножко потерпеть в этой непредставимой, фантастической стране. И зачем-то только Кортес открыл ее четыре или даже пять веков тому назад? Кто его об этом просил?!

Кортеса, конечно, никто не просил, а вот Александру попросили выехать в Мексику незамедлительно. Марсель провожал ее до Смоленска, потом ему предстояло вернуться в Москву. Последняя ночь любви в поезде… Может быть, в самом деле последняя ?

Они не позволяли себе думать о самом плохом. Готовься к худшему, но надейся на лучшее – не в этом ли величайшая мудрость жизни?

Она еще успела до отправления парохода из Гааги побывать в Париже и позаботиться о туалетах: госпожа посол порядком отстала от моды в богоспасаемой Христиании! Александра считала, что если что-то делать, то делать хорошо, а потому журналисты, которые выследили ее около бутика на рю де ла Пэ, с восхищением констатировали, что блеск ее туалетов и мехов затмевают туалеты мадам Красиной и мадам Каменевой. А эти две посольские супруги славились своим мотовством за счет государства рабочих и крестьян! Наиболее пронырливым журналюгам удалось даже выхватить у мадам Коллонтай что-то похожее на интервью. Она выразилась в том смысле, что можно быть дельным человеком, думая о красоте ногтей: «Можно оставаться хорошим коммунистом, элегантно одеваясь и пользуясь помадой и пудрой!»