Елена Арсеньева: Несбывшаяся весна

завел Вася-Не-Горюй. Скомандовал: – Подпевай, Немка!

И собачка тоскливо завыла, иногда сбиваясь на лай.

– Подпевай, Немка!

Собачка старалась. Народ хохотал. Незамысловатые куплетики имели колоссальный успех.

Взорвалась хлопушка. Рука Петра дернулась, Ольга зажала рот ладонью.

– Не успел, – досадливо сказал Петр. – Ну, другой раз твой будет, товарищ майор. А что ты там такое говорил, мол, с коммунистами всю жизнь боролся? Что за вранье поганое?

– Не вранье, – качнул головой Поляков. – Это правда. Мой отец был до революции начальником сыскного отдела Энской полиции. У него был помощник – Григорий Охтин. На них обоих напали на Острожном дворе весной 17-го года. Отца убили, Охтин чудом выжил. Он вывез нашу семью из Энска, воспитал нас с сестрой. Мы взяли чужую фамилию – нашей няни. Сестра умерла. Ее убили. Мы с Охтиным были вдвоем. Он меня считал за сына. Он мне и сказал: «Россия – одна. Такая или не такая – одна! Мы можем быть только со своими – какими бы они ни были, главное, что с русскими, – или с врагами. С врагами я не могу. Поэтому должен сделать хоть что-то, если на фронт не берут». И он уехал на строительство укреплений – еще осенью 41-го. Там его и убили. Он спас вот ее, – Поляков кивком указал на Ольгу.

В палате, за занавеской-простыней начали одна за другой взрываться хлопушки.

Поляков улыбнулся, не сводя глаз с Ольги.

– Охтин… – проговорил странным голосом Петр. – Ты все врешь, сука гэпэушная! Охтин – мой дядька, из-за которого нас… меня… Да… он бы тут всех зубами рвал, если бы выжил! Ты врешь, сука гэпэушная! Врешь!

Его рука дернулась.

За занавеской хлопало так громко, что Ольга не слышала звука выстрела. Она только увидела, что голова Полякова резко запрокинулась и упала на подушку, а на стену вылетела струйка крови и растеклась по ней.

Несколько мгновений она смотрела на померкшие, не отрывающие от нее взгляда глаза Полякова, а потом колени у нее подкосились.

Издалека-издалека доносился голос Петра, но она как припала к груди Полякова, так и не отрывалась. Ловила биение сердца, но ничего не слышала. И грудь его была неподвижна.

Петр рывком поднял ее:

– Ну! Веди меня в прачечную. Возьмем пакет, потом доведешь до гаража. Иначе ляжешь тут же!

– А ты думаешь, мне не все равно? – с трудом шевеля губами, проговорила Ольга.

Вырвалась, опустилась на колени, положила голову на подушку, прижалась щекой к щеке Полякова:

– Стреляй.

Она чувствовала, что в затылок уперся ствол, и мысленно просила Петра поспешить. Может быть, они еще встретятся тут, поблизости, может быть, она догонит Георгия.

Ну вот, наконец-то грянул выстрел…

Что-то тяжелое рухнуло позади.

Крики, шум! Резкий голос:

– Всем назад! Всем выйти! Товарищи, соблюдайте порядок! Всем вернуться в палату!

И теплая рука потрясла Ольгу за плечо:

– Вы живы? Вы живы?

Кто-то поднял ее с полу. Она с трудом держалась на ногах, с трудом понимала, что перед ней стоит Храмов… Петр лежал на полу, откинув руку с пистолетом. Неподвижное, невзрачное лицо. Погасшие глаза. Он был мертв.

– Я опоздал, – пробормотал Храмов, глядя на Полякова.

– Да, – выдохнула Ольга.

– Ко мне пришла женщина по имени Любовь Гордеевна Русанова. Ваша тетка, – сказал Храмов. – Она уверяла меня, что Егор Поляков на самом деле сын Георгия Смольникова, который накануне войны 14-го года был в Энске начальником сыскного отдела. Вы что-нибудь знаете об этом?

– Она с ума сошла… – пробормотала Ольга. – Сошла с ума.

– А я ей поверил. Поверил и поехал… поговорить с ним. Вы понимаете, что, если бы не ее донос, я не оказался бы здесь? И тогда этот человек убил бы вас?

– Я ей никогда не прощу, – выдохнула Ольга. – Если бы не она, Петр убил бы и меня. Я была бы с ним! Зачем вы приехали?!

Храмов молчал, опустив голову. Потом сказал, не глядя на Ольгу:

– Сейчас зима. А потом наступит весна. Так бывает всегда. Всегда!

Ольга снова опустилась на пол и прижалась щекой к щеке мертвого Георгия.

Александра пошла с вокзала пешком. У нее совсем не было денег, но даже если бы и были, она бы все равно не поехала в трамвае. Стеснялась. Конечно, лагерный запах изрядно повыветрился за время пути, да и, если честно, народ кругом не слишком-то косился на ее лохмотья – все были одеты очень плохо, бедно, убого, – а все же… К тому же она все еще побаивалась скоплений народа. В поезде, сказать по правде, замучилась. Ну и решила пройтись. За час дойдет – разве это долго? Разве трудно?