Цезарион вспомнил, как его охватил неистовый гнев и он бросился на предателя. А затем...
Яркие, неестественно четкие картинки промелькнули в его сознании: заколотая овца на алтаре, жрец, рассматривающий ее внутренности, порхающая бабочка, опустившаяся на мертвый глаз, звуки флейты.
Потом – провал в памяти и никаких воспоминаний до тех пор, пока он не очнулся, но уже тяжело раненный.
Цезарион осмотрел себя.
Из-за бурой запекшейся крови ткань хитона присохла к правому боку, по бедру к колену стекала свежая струйка крови.
«Я не смог ранить его, – подумал он с тяжестью на сердце. – Родон выдал меня римлянам, а я даже не ударил его. Я не смог умереть достойно. У меня был приступ, во время которого меня ранили, и с тех пор я лежал в забытьи. Они, скорее всего, подумали, что я мертв, и положили меня сверху на погребальный костер вместе со стражником... Точнее, со стражниками».
Теперь он видел, что на возвышении был не один человек. Возле головы Мегасфена из-под пурпурного покрывала выглядывали еще чьи-то ноги. Цезарион медленно подошел к погибшему и с трудом наклонился, чтобы поднять покрывало. Это был Эвмен, командир их небольшого отряда. Его левая нога была почти отрублена, в паху и на боку зияли колотые раны. Зубы мужчины были стиснуты, а лицо превратилось в застывшую маску; монеты на глазах напоминали жуков, съедающих их. Трясущейся рукой Цезарион накрыл Эвмена покрывалом. Колени подгибались от слабости, голова шла кругом. Ему хотелось присесть, но тела стражников занимали все место у кострища, а на земле было слишком горячо.
Рядом с Эвменом лежал еще один погибший. Цезарион, спотыкаясь, подошел к нему и увидел, что это Гелиодор, критянин. Он был ранен прямо в сердце. Странное дело, но этому наемнику пришлось погибнуть, защищая Цезариона; воин все время твердил, что он участвует в походе только ради денег. Как же теперь он заберет свое жалованье?
Некоторое время Цезарион стоял возле застывшего тела, всматриваясь в лицо юноши. Оно было спокойно и выражало лишь легкое удивление. Гелиодор, очень красивый молодой человек, чрезвычайно заботился о своем теле и старательно расчесывал длинные черные волосы каждое утро и вечер. Цезарион заметил, что и сейчас кто-то заботливо расчесал локоны Гелиодора и положил монеты на его глаза. В правой руке у него тоже был зажат кусок хлеба, а разорванный и окровавленный хитон аккуратно расправлен. Тела стражников не были омыты – в лагере не хватало воды даже до того, как на них напали враги, – но их тщательно умастили благовонным маслом. Спокойное лицо Гелиодора блестело на солнце, а на его алом хитоне остались темные масляные пятна. По крайней мере, для критянина и всех остальных воинов было приготовлено достойное погребение.
Цезарион опустил пурпурное покрывало и, подняв глаза, безучастно огляделся вокруг. Красные скалы, пыльная земля и безжалостное солнце над пустыней. Солнце было высоко – значит, сейчас уже около полудня. Три мертвых тела на погребальном костре. В лагере было тридцать восемь человек, включая его самого: два отряда придворных стражников, Эвмен, секретарь Эвмена, слуга Эвмена, секретарь и двое слуг Цезариона. Где же все остальные? Где враги? Кто организовал погребение, но не зажег костер?
Слишком жарко, чтобы зажигать костер сейчас. Может быть, им помешал зной и теперь, сложив погребальный костер, они ждут наступления ночи? Он обернулся.
Лагерь, который разбили люди Цезариона вокруг каменной стенки емкости для воды, врытой в землю рудокопами столетие назад, остался на месте. Несколько низкорослых акаций и засохший чертополох свидетельствовали о том, что зимой здесь временами бывает вода, но сейчас, в августе, когда воздух раскален, как в печке, все вокруг было выжжено солнцем. Несколько скомканных палаток валялось у подножья ближней скалы, в тени которой можно было укрыться в самое жаркое время дня. Палатка Цезариона, находившаяся в самом центре их стоянки, без верхнего навеса выглядела как-то непривычно. Не хватало одной угловой жерди, и поэтому палатка заметно покосилась. Сквозь знойное марево юноша увидел, что местами ткань опалена, – вероятно, светильник Родона опрокинулся и палатка загорелась. Животные, на которых они везли поклажу, – в основном верблюды – были привязаны чуть подальше и сейчас неподвижно лежали в небольших оазисах тени у скалы. Новых палаток не было, но, казалось, стало больше животных. Из нескольких воинских плащей, прикрепленных к склону горы, получился своего рода навес, который с другой стороны поддерживался копьями, воткнутыми в каменистую почву. К копьям, чтобы создать побольше затененного пространства, были прислонены щиты – хоть какое-то укрытие, которое так необходимо в этой знойной стране. Красные шиты, высокие, продолговатой формы, украшенные незнакомым орнаментом, принадлежали римским легионерам. Цезарион начал их считать, но затем остановился. Судя по первому взгляду, их было около восьмидесяти – целая центурия [2].
Читать дальше