Кэтрин О`Нил: Искусство обольщения

– Какие у вас планы насчет холстов?

Мэйсон подождала, пока Лизетта закончит переводить, прежде чем ответить:

– Господин Фальконе попытается продать восемнадцать работ сегодня…

Тот самый черноволосый гигант, что беззастенчиво разглядывал Мэйсон все это время, решительно замотал головой, и Мэйсон осеклась. После непродолжительной заминки она продолжила:

– Но с одной оговоркой: в случае если комитет выставки сочтет эти работы приемлемыми, они должны быть представлены на Всемирной выставке, которая состоится в этом году. Насколько мне известно, Мэйсон было отказано в участии, но, кажется, месье Фальконе изменил свои взгляды в свете недавних событий…

– Есть ли еще картины?

Мэйсон не ожидала такого вопроса и ответила импульсивно, не подумав:

– Да, и много.

Лизетта перевела и в недоумении посмотрела на подругу. Это они не планировали.

Фальконе выглядел приятно удивленным.

– В самом деле? Но это же чудесно! Где они?

Мэйсон, глядя себе под ноги, сказала:

– Моя сестра переправила их в Америку, ко мне в Массачусетс. Если кто-то захочет на них посмотреть, я могу выписать их оттуда.

Фальконе прямо сиял от радости. Потирая холеные руки, жадно блестя глазами, он спросил:

– Если кто-то захочет их увидеть? Да весь мир будет требовать от вас показать ему эти шедевры! А галерея Фальконе будет счастлива выступить в качестве торгового агента для этих шедевров.

Лизетта не могла не улыбнуться. Жадность Фальконе была вопиющей.

– Как это мило с вашей стороны, месье, – язвительно заметила она.

Один из репортеров, задумчиво покусывая карандаш, спросил:

– Вы предполагаете, как будут развиваться события дальше? Интерес к картинам вашей сестры пойдет на спад или будет продолжать расти?

– Я могу ответить на этот вопрос.

Мэйсон повернула голову в сторону автора реплики. То был Люсьен Моррель, самый известный критик в Париже. Она читала его обзоры и уважала его мнение. Моррель во многом способствовал признанию Ренуара и Дега в те дни, когда во влиятельных художественных кругах импрессионистов попросту не замечали, словно и не бушевала вокруг художественная революция. А теперь он собирался вынести суждение о ее, Мэйсон, работах. Неосознанно она задержала дыхание.

– Через две недели, – заявил критик, – эта Мэйсон Колдуэлл будет окончательно забыта. Ее минутная слава не имеет никакого отношения к художественной ценности ее работ. Техника у нее неряшливая, темы маргинальны, цвета нереальные. Если коротко – ее работа не является искусством. Это нечто противоположное искусству. А нездоровый интерес к ней вызван единственно тем, что она, ясно осознав, что талантом обделена, решила покончить с жизнью, бросившись в Сену. Романтичная смерть, подвигнувшая буржуазию на все эти охи и ахи и вызвавшая в ней желание увидеть работы самоубийцы. Вот и все, что стоит за этой шумихой. Парижане известны тем, что обожают красивые самоубийства. Нет-нет, друзья мои, то, чему мы все сейчас являемся свидетелями, это не открытие нового мастера, – это интермедия на карнавале.

Лизетта в ужасе взглянула на Мэйсон. Мэйсон махнула рукой, давая понять, что можно не переводить. Одного раза ей вполне хватило.

Мэйсон отвернулась, чувствуя, как краска унижения и стыда заливает ее лицо. Ей вдруг стало очень жарко. Она с радостью бы выбежала из этого зала. Но в этот момент она вновь встретилась глазами с красивым незнакомцем, стоявшим у стены. Он продолжал за ней наблюдать. Он медленно покачал головой и выразительно закатил глаза. Она поняла, что он имел в виду. Достопочтенный месье Моррель нес чепуху. Тот высокий брюнет у стены действительно так думал. Мэйсон ему поверила, и эта вера придала ей сил и мужества. И вызвала в ответ горячую благодарность.

Фальконе выглядел сбитым с толку. Отповедь критика заставила его побледнеть. Но ему так и не пришлось озвучить свою реакцию: в толпе произошло внезапное шевеление, и низкий мужской голос грубо спросил:

– Где тут Фальконе?

Все взгляды немедленно устремились на мужчину среднего роста, худощавого, но хорошо сложенного, с гладко зачесанными назад черными волосами и нагловатыми манерами. То был знаменитый гангстер Джуно Даргело. Джуно в сопровождении двух своих могучих телохранителей шел через зал, и толпа торопливо расступалась, давая ему дорогу, хотя по рядам и проносился возмущенный шепот.

Заметив владельца галереи, Даргело выкрикнул:

– Я покупаю их все, Фальконе. Все картины с Лизеттой.