Елена Арсеньева - Тайна лебедя (Анна Павлова)

– Вот тебе за грубую поддержку!

И тотчас занавес вновь разлетелся в стороны, а блистательная пара склонилась в поклоне. Никто не заметил, что у красавца пылает слева лицо.

Занавес закрылся.

– Анна! – яростно метнулся «греческий бог» к партнерше.

Однако она, ничуть не испугавшись, смотрела с вызовом:

– Что вам угодно?

– Как ты смеешь?!

– Извольте обращаться с моей женой на «вы», господин Мордкин!

Вышедший из правой кулисы высокий светловолосый человек с чеканными чертами красивого, высокомерного лица и холодными голубыми глазами встал рядом с балериной, одновременно сделав работнику сцены раздраженный жест, означающий, чтобы занавес больше не раздвигали, как бы там ни надрывалась публика со своими докучливыми «браво» и «бис!».

– Вы, быть может, не заметили, сударь, что ваша жена , – последние два слова танцора прозвучали ядовито, – отвесила мне пощечину? Не будь она женщина…

– Вы можете вместо нее вызвать на дуэль меня, ежели вам неймется, – тем же ледяным, учтивым тоном произнес голубоглазый господин. – Что же касается пощечины, то вы ее заслужили. Вы фактически бросили Анну Павловну на пол, она могла расшибиться, сломать руки, ноги…

– Шею, голову! – сердито буркнул партнер. – Ничего же не случилось, верно? Ну, хорошо, признаю: поддержка в самом деле была грубая, неудачная, я извиняюсь. Однако Анна слишком темпераментно рванулась от меня в сторону, я ее не смог удержать. Это произошло против моей воли, так что успокойтесь, Викто́р.

– Кому Викто́р, а кому барон Дандре, – сурово проговорил голубоглазый. – Все произошло против вашей воли, вы сказали? А вот это ? Это тоже произошло против вашей воли? – И он потряс газетой, которую держал в руках.

– Что это? – небрежно спросил Мордкин, однако на его лице промелькнуло обеспокоенное выражение.

– «Тэтлер» [1]. Тот самый «Тэтлер», которому вы давали интервью. Право, может создаться впечатление, будто вы танцуете в одиночестве. И весь успех «Вакханалии», аплодисменты которой до сих пор грохочут в зрительном зале, принадлежат только вам. «Павлова тоже очаровывает», – ядовито процитировал Виктор Дандре, заглянув в газету. – Тоже очаровывает! Тоже! Единственная фраза об Анне Павловне во всей статье, во всем вашем интервью! Вы танцуете с нею «Легенду об Азиадэ», «Жизель», «Коппелию», блистательную «Вакханалию», но, судя по статье, в этих балетах нет никого другого, кроме вас.

– Что вы ко мне пристали? – огрызался Мордкин, чувствуя себя явно неловко, но все же стараясь сохранить невозмутимость записного красавца. – Я не напрашивался на интервью. Репортер сам заговорил со мной, когда посмотрел, как я исполняю «Танец с луком и стрелой». Он в восторге от того, что я изменил название на «Танец индейца», что я надеваю головной убор из перьев…

– Который, по сообщению в газете, был вами куплен в Америке, у вождя племени сиу, – ядовито закончил Дандре. – Что за чушь, Мордкин? Какой, к черту, вождь сиу?! Почему не ирокез, не апач, не могикан какой-нибудь? Мы ведь прекрасно знаем, что этот головной убор вам изготовили в театральной мастерской. Нет же, сиу! Ох и любите вы пускать пыль в глаза! Вы когда-нибудь так завретесь, Мордкин, что попадетесь на собственном вранье. Непременно попадетесь, потому что вранье – очень утлая лодчонка, в которой опасно пускаться в житейское плаванье. Можно и на дно пойти!

– Вам это известно из собственного опыта, дорогой Виктор Эмильевич? – с самым невинным видом спросил Мордкин, и после этой вроде бы безобидной реплики оба: и увлеченный резонерством Дандре, и доселе стоявшая неподвижно и молча Анна Павлова – разом вскинули головы.

Анна даже прижала руку к лицу, как если бы Мордкин вернул ей пощечину.

Ну, он и впрямь знал, что делал, когда бросал, казалось бы, совершенно невинную фразу…

В начале XX века – серебряного, железного, кровавого, страшного, фантастического, грозного, стремительного, убогого, роскошного, перелопатившего судьбу человечества XX века, от которого так много ждали и который обманул столько ожиданий, даровав взамен то, что у него вовсе не могли просить, ибо фантазии на подобные просьбы не хватало, – так вот, в начале этого суетного века в среде петербургских аристократов и богатеев отчего-то сделалось шикарным иметь на содержании артистку из Мариинского императорского театра. Но не певицу, а балетную танцовщицу.

Раньше говорили: «Балет существует для возбуждения потухших страстей у сановных старцев». Ну, это слишком радикально сказано, конечно. И страсти не потухли, и отнюдь не старцы числились в обожателях танцовщиц. Разумеется, все эти господа старались выбрать в содержанки не абы какую статисточку из кордебалета, которая за все время спектакля один-единственный разок окажется на виду, и то не одна, а вместе со своим четвертым или шестым рядом, где ее даже и в бинокль среди прочих не различишь, – а непременно ведущую балерину. Приму! Или хотя бы что-то из себя представляющую с точки зрения подлинных ценителей. Весьма желательно, чтоб о ней в газетах писали восторженные рецензии, вроде вот такой: «Вчерашним вечером на премьере балета такого-то блеснула госпожа NN. Ее стремительный арабеск во втором действии показал большой труд, строгий отбор выразительных средств, 34 подряд fouetteе́ вскружили голову зрителю, а ее pas de deux в паре с господином M. сделало новую славу русской Терпсихоры».