Елена Арсеньева - Виват, Елисавет! (императрица Елизавета Петровна – Алексей Шубин)

Шубин был перехвачен – не в казармах, где это могло вызвать неудовольствие и даже бунт, а по пути к Елисавет, арестован, разжалован из гвардии за участие в каком-то неведомом заговоре против императрицы и немедленно препровожден под конвоем в Ревель. Там он какое-то время оставался под домашним арестом, а потом был снова взят под стражу и возвращен в подвалы Тайной канцелярии. Ему предъявили обвинение в государственной измене, пытали, били кнутом, а затем отправили в вечную каторгу… невесть куда.

На Дальний Восток.

Только генерал-фельдмаршал Миних знал то место на карте Камчатки, которое он небрежно отчеркнул ногтем, да за множеством забот сие очень скоро выветрилось из памяти и у него. Сопровождающим бывшего лейб-прапорщика в ссылку был дан строжайший приказ нигде, ни в каких пересылках, не отмечать его имени, а по приезде в место назначения немедля женить его на какой-нибудь туземке.

Шубин был обречен на забвение.

Однако Елисавет не забыла его. Когда попытки выяснить судьбу нежданно пропавшего возлюбленного поставили ее на край опасной бездны и оставалось совсем немножко до того, чтобы самой сорваться в эту тьму – угодить либо в тюрьму, либо в монастырь, – она вновь притихла. Плакала, но по ночам. Горе таила в глубине сердца. Носила черное – якобы в целях экономии, а на самом деле сие обозначало ее траур. Чтобы не вызывать подозрения, внезапно ударившись в затворничество (да и не была она способна к телесному постничеству!), утешалась с другими мужчинами. И даже пламенно влюбилась в Алексея Разумовского! Однако частенько, оставив своего малоросса спящим на смятых простынях, присаживалась к столу и, неуклюже водя пером по бумаге (каллиграфия не входила в число ее несомненных достоинств), смахивая с глаз слезы, слагала стихи в стиле писаний того времени, хоть немного облегчавшие ее страдания:

Эти стихи были сложены для Шубина. Может быть, в одну из тех ночей Елисавет и дала себе клятву разыскать его во что бы то ни стало, когда она взойдет-таки на престол. Может быть, именно эта клятва, а не только страх, отчаяние, неотступные увещевания придворного врача Лестока, французского посланника Шетарди, не только безоглядная поддержка гвардии и помогли ей в ночь на 25 ноября 1741 года на штыках преображенцев ворваться в палаты Зимнего дворца и совершить тот государственный переворот, который сделал ее из безобидной, веселой, шалой Елисавет императрицей Елизаветой Петровной.

Приказ о поисках и возвращении Алексея Шубина был одним из первых в череде изданных после переворота. Прошло десять лет со дня ссылки – но Елисавет не забыла его!

Лишь только поручик Семеновского полка Булгаков уверился, что стоящий пред ним человек – и впрямь Алексей Шубин, как они тут же тронулись в путь. Мчались десять тысяч верст в столицу сменными тройками, загоняя насмерть лошадей, и через три месяца Шубина привезли в Петербург.

Бог весть, чего ждали былые любовники от этой встречи! Однако если Елизавета Петровна, сделавшись императрицею, осталась прекраснейшею из женщин, то перед нею оказался преждевременно постаревший, изможденный человек с обезображенным оспой лицом…

Вернуть прошедшее оказалось невозможно. Тем более что в сердце Елизаветы Петровны давно царил другой – Алексей Разумовский, ее морганатический супруг. Но почести человеку, пострадавшему за свою любовь, воздали сполна. Алексея Яковлевича Шубина, вновь зачислив в Семеновский полк, произвели в генерал-поручики; наградили орденом Святого Александра Невского; пожаловали поместье – любимое императрицею богатое нижегородское село Работки, когда-то подаренное ей при рождении отцом, с прилегающими к нему деревнями; определили пенсию. Поскольку здоровье Алексея Яковлевича было окончательно подорвано каторгою, то службе и пребыванию при дворе он предпочел участь провинциального помещика.

Сюда, в Работки, он вызвал свою камчатскую жену, на которой был когда-то женат насильно, но к которой успел привязаться. С ней прибыла целая компания молоденьких и хорошеньких камчадалок, которые некоторое время после смерти супруги составляли гарем стареющего помещика, но потом были выданы им за парней соседней деревни Чечениной. Старожилы-нижегородцы рассказывали, что долгие годы жителей Чеченина дразнили камчадалами и у половины из них были раскосые, узкие глаза.