Сильвия Холлидей - Рассвет страсти

На лице Бриггса отразилось замешательство.

– Стало быть, это она вас ранила? Я велю Хэмфри догнать ее.

– Нет. Не надо. Бьюсь об заклад, что она уже далеко.

– Так что мне теперь делать?

Грей медленно приблизился к своему управляющему и тяжело оперся рукой на его плечо:

– Помогите мне добраться до кареты и откройте ту бутылку джина, которую я взял с собой.

Бриггс неодобрительно покачал головой:

– Но, милорд, разумно ли пить, когда день еще только начался?

Грей витиевато выругался.

– Если вы, Бриггс, скажете, ради чего мне оставаться трезвым, я брошу пить. А до тех пор прошу не мешать. И я не потерплю никаких дерзостей. Вам все ясно?

Бриггс плотно сжал губы и кивнул.

К тому времени, когда они добрались до кареты, Грей чувствовал себя намного лучше. По крайней мере язык и солнечное сплетение почти не беспокоили. Насчет остального он был не уверен. В этой женщине было нечто тревожащее. Что-то такое в ее глазах, больших, темных и полных боли…

– Черт возьми, Бриггс, – прорычал он, – где мой джин?

Грей выхватил небольшую бутылку из руки управляющего и сделал большой глоток, чтобы поскорее забыться. Что это с ним? С какой стати мысль об этой дикой кошке так прочно засела в его мозгу?

– Вы по-прежнему хотите ехать в Ладлоу, милорд?

– Разумеется. Кузнец обещал, что к сегодняшнему дню починит мой толедский клинок.

– Вы действительно не хотите послать за этой женщиной погоню?

– Я же сказал, что нет!

– Но она хотела убить вас. А вдруг она вернется и попытается снова?

– Ей нужен не я, а Эллсмер. – Виконт криво усмехнулся. – Если эта ведьма его отыщет, мне будет жаль беднягу. – Он глотнул еще джина и пожал плечами. – А если она вернется, чтобы прикончить меня, невелика потеря.

– Неправда, милорд. Вы прекрасный человек, уважаемый своими слугами и арендаторами. Все в приходе почитают лорда Ридли.

Грей запрокинул голову и расхохотался:

– Какая сладкая лесть, Бриггс. Вы все делаете на совесть, как и полагается человеку чести. Но до чего же вам, должно быть, трудно! Служить человеку, который вам нисколько не нравится. Вы, насколько я помню, второй сын рыцаря, не так ли? Иными словами, вам с рождения было предопределено не унаследовать от своего отца ничего, кроме добрых пожеланий. Что ж, пожалуй, место управляющего – это неплохой выход для молодого человека, у которого нет перспектив, но есть хорошее образование. Да, деньги открывают любые двери, я убедился в этом на собственном опыте. – Он откинулся на спинку сиденья экипажа и постучал пальцами по бутылке джина. – Кстати, Бриггс, сколько я вам плачу?

– Сорок фунтов, милорд, – тихо ответил Бриггс. Он ничего не сказал, когда Грей залпом допил джин, но в его серьезных глазах отразились растерянность и тревога.

Спиртное больно обожгло язык Грея, но ничто не могло омрачить его прекрасного настроения. Он негромко фыркнул:

– Как же я, наверное, огорчаю вас, Бриггс. Похоже, ваше воспитание не в пример лучше моего, хотя обстоятель ства наши и сходны, ведь мы оба были вторыми сыновьями: вы – рыцаря, я – лорда. Весьма сожалею, что не соответствую вашим понятиям о том, каким должен быть титулованный дворянин, но хочу сообщить вам, что если вы уберете со своего лица это выражение гадливости, я прибавлю к вашему жалованью еще тридцать фунтов в год. А если не уберете, – Грей пожал плечами, – то пеняйте на себя. Имея деньги, нетрудно купить такую вещь, как преданность. – Перехватив сердитый взгляд Бриггса, он рассмеялся. – Кровь Христова, сдается мне, что если бы мой брат не умер и не оставил мне свое состояние и титул, вы бы сейчас с удовольствием съездили мне по физиономии. Впрочем, нет, вы для этого чересчур совершенный джентльмен. Вы с огромным пиететом относитесь к тому положению, которое я занимаю, даже если я его и недостоин, верно, Бриггс?

Виконт снова засмеялся. Управляющий покраснел и отвернулся.

Грей закрыл глаза. Мерное покачивание экипажа успокоило его, да и джин сделал свое дело. Как хорошо чувствовать этот приятный шум в голове. В мире слишком много страстей; слишком много эмоций растрачивается понапрасну. Вот чего он терпеть не мог. Волнения, привязанности – все это было ему ненавистно. Лучше вообще ничего не ощущать, чем страдать от ярости и горя, от всей той боли, которой подвержен человек. Его сердце подобно незаживающей ране.

Как у этой темноглазой оборванки, обуреваемой чувствами, которых он не понимает. И не хочет понимать.