И посреди этого всеобъемлющего хаоса Алину вдруг осенило; мысль, яркая и внезапная, как зарница, мысль о том, что когда-нибудь, совсем скоро, она больше узнает об искусстве любви и сама сможет доводить Рауля до блаженкого беспамятства столь же легко, как сейчас он проделывал это с нею. Воистину, она готовила засаду, но вряд ли он стал бы протестовать.
И все-таки как сладко без страха, без колебаний отдаться уверенным, опытным рукам. Они, эти руки, так жарко ласкавшие ее, вдруг стали медлительно-нежными, губы прижались к ее губам, заглушая крики, и так, не отнимая своих губ, он лег на нее.
— Вот теперь, — шепнул он прямо ей в губы, — час настал, моя маленькая крепость.
И вошел в нее.
Первое, что почувствовала Алина — небывалое облегчение истомившейся плоти, но за облегчением пришла боль, и она невольно сжалась.
— Вцепись в меня ногтями, любимая. Пусть и мне будет больно.
Он снова закрыл ей рот поцелуем и одним ударом разрушил тонкую преграду ее девичества. Алина вскрикнула, но его губы заглушили крик, и изо всех сил впилась ногтями ему в спину; то был бессознательный порыв, но отчасти она помнила его слова. Что ж, это справедливо. Мужчина должен разделить с женщиной эту первую боль.
Миг спустя Рауль оторвался от ее губ и улыбнулся.
— Страшно было, да? — И чуть пошевелился внутри ее. — Так не больно?
Алина дивилась его самообладанию, ибо видела и чувствовала, как все в нем напряжено, подобно натянутой струне, от желания, которое росло и разгоралось и в ней самой.
— Нет, ничего. Продолжай. Прошу тебя, не останавливайся.
— Ты — жемчужина среди женщин, — шепнул он и, дав себе волю, начал двигаться все быстрее, сильнее, яростнее.
Конечно, больно было, и не только там, где ожидала Алинa, но сильнее боли было наслаждение, все полнее охватывавшее их пылавшие одним огнем тела. Она обхватила Рауля за плечи, обвила ногами его чресла, окружила его собою в упоении грубого обладания.
Лицо Рауля исказилось, и он оторвался от нее, задыхаясь, шепча ее имя. Она задрожала, любя каждый миг его покорности перед ее властью.
Рауль повалился на бок, обнял ее, притянул к себе, целуя в шею , а она тихо гладила его по влажной от пота груди.
— Пожалуй, теперь я разбита наголову, — пробормотала Алина. — Правда, хорошо?
— Все потому, что ты подкараулила меня. Теперь я навеки твой пленник.
— Конечно. — И она самодовольно провела рукою по раскинувшемуся рядом с нею восхитительному телу. — А разве не так должно быть?
Он перекатился на спину, увлекая ее за собой, так что теперь она оказалась сверху, и груди ее были беззащитны перед его дразнящим языком.
— Именно так, по-моему. Я — счастливый раб. Ну что же, повелевай мною. Что угодно тебе, о, госпожа моя?
Нa сей раз Галеран приближался к Хейвуду размеренным шагом, хотя ум его, как и тогда, был полон мыслями о любви. Нынче ночью на новой кровати они с Джеанной смогут любить друг друга, как еще не любили со времени его возвращения из похода. Теперь Джеанна рядом, и спешить незачем.
Они задержались в Лондоне и проводили Алину с Payлем, отплывавших в свой новый дом. Ничто не омрачило счастья молодой четы. Галеран надеялся, что счастье это продлится всю их жизнь.
Потом выздоровела Джеанна, и они неторопливо пустились в долгий путь на север, останавливаясь по дороге, чтобы повидать родственников или напомнить о себе друзьям и знакомым.
Много раз на пути попадались вполне подходяща для уединения спальни, но Галеран и Джеанна решили подождать до дома. Это было похоже на ожидание перед свадьбой; все как будто бы начиналось сначала. И они начнут все сызнова в Хейвуде, ведь только там они могут быть счастливыми.
Теперь наконец Хейвуд вставал перед ним, как воплощение той мечты, что не оставляла его в Святой Земле. Его дом. Пристанище всего, что было для него ценным на этом свете.
Лорд Вильям со свитой отделился от их отряда в Броме, а Губерт и его люди распрощались с Галераном в Хей Хамлет. Галеран возвращался в Хейвуд вместе с Джеанной. На сей раз под стенами не стояло войско. Ворота распахнулись, население замка приветствовало возвращение хозяина домой, все радовались и приветственно махали.
Джеанна ехала рядом, но Донату он сам держал на руках — и отнюдь не случайно. Объявлять во всеуслышание о том, что произошло в Лондоне, было совершенно не нужно, ибо такие вести разносятся со скоростью ветра. Bсе в Хейвуде уже давно знали, что за свой грех Джеанна понесла наказание и была прощена.
Читать дальше