Лоретта Чейз - Пленники ночи

Граф улыбнулся.

— Ваши мысли отражаются на вашем лице. Даже я вижу, как вы сейчас подбираете и смешиваете краски.

— Я же говорила вам, что я работающая женщина.

— И вы ни о чем другом не думаете?

— Чтобы добиться успеха, женщина-художник должна трудиться в два раза усерднее, чем мужчина. Если бы мои мысли были заняты чем-либо другим, кроме живописи, я не смогла бы написать портрет мадам Врэсс. И тогда сегодня, когда с картины сняли покрывало, аплодировали бы не мне, а художнику-мужчине.

— Согласен — мир глуп. И я, наверное, тоже глуповат. Лейле снова пришлось заглянуть в глаза Эсмонда. Она уже немного задыхалась, и у нее слегка кружилась голова — от того, что надо было говорить и вальсировать одновременно.

— Вы считаете, что женщины не должны становиться художниками? — спросила Лейла.

— Увы, я не знаю ответа на этот вопрос. Но меня очень огорчает мысль, что такая прекрасная женщина, как вы, глядя на мужчину, думает только о мольберте.

Прежде чем Лейла успела ответить, граф сделал такой крутой виток в обратную сторону, что Лейла сбила шаг и наступила Эсмонду на ногу. В тот же момент он ловко обхватил рукой талию Лейлы и, приподняв ее тело над полом, крепко прижал к себе.

Это длилось всего мгновение. Граф не сбился с такта и продолжал плавно скользить по паркету среди пар танцующих, словно ничего не произошло.

А Лейла ощутила, как у нее между грудями потекла струйка пота, и так громко застучало сердце, что заложило уши и она уже не слышала музыки. Впрочем, Лейле и не надо было ее слышать. Ее партнер полностью владел ситуацией и был таким же собранным и уверенным в себе, как и в начале танца.

Кроме того, он оказался на пару дюймов ближе к своей партнерше. Но она не сразу это заметила.

А когда осознала все, что произошло, голова вдруг стала ясной, и вихрь красок вокруг обрел ясные очертания. Лейла вдруг увидела, что Фрэнсис не сводит с нее глаз и больше не смеется. Даже не улыбается.

Но тут же Лейла почувствовала, как рука партнера придвинула ее талию теснее — Эсмонд откровенно прижимал Лейлу к себе, и она сама, должно быть, не заметила, как непроизвольно поддалась движению партнера и прижалась к нему.

Горячая краска залила Лейле лицо и шею. Она попыталась отодвинуться, но рука на талии была тверда.

— Месье, — сказала Лейла.

— Мадам?

— Опасность того, что я могу упасть, уже прошла.

— Рад слышать. На какое-то мгновение я испугался, что мы с вами не подходим друг другу как партнеры. Но, думаю, вы успели заметить, это не так. Мы идеальная пара.

— Было бы еще лучше, если бы я была к вам не так близко.

— В этом я не сомневаюсь. Но, увы, тогда бы вы были целиком поглощены своими красками — думали бы о разных оттенках зеленого, об индиго, умбре. Позже, я обещаю, вы сможете вволю насладиться ими в своей студии.

Лейла глянула на графа с изумлением.

— Ну вот. Сейчас по крайней мере мне удалось полностью овладеть вашим вниманием.

В тот вечер Фрэнсис никуда не отправился с Эсмондом, а сопроводил Лейлу домой — и до самой спальни. Он немного задержался на пороге, словно раздумывая о чем-то, потом вошел в комнату и сел на край кровати.

— Ты здесь не останешься, — твердо заявила Лейла, убирая в гардероб накидку. — А если ты пришел, чтобы прочитать мне нотацию…

— Я знал, что Эсмонд будет за тобой волочиться, — мрачно ответил Фрэнсис. — Он притворяется, будто это не так, но я знал — знал с самого первого дня. А прикидывается таким ангелом! Видел я таких херувимчиков. Но уверяю тебя — это не человек — это дьявол.

— Ты пьян.

— Яд. Ты слышишь, любовь моя? Он — яд, отрава. Он — опиум в обличье человека. А опиум… это так приятно… так сладостно… никаких забот… одно удовольствие. Если принимать в нужных дозах. Но когда ты с ним, ты перестаешь понимать, что такое нужная доза, и в таком случае это удовольствие становится ядом. Помнишь, как тебе было плохо в ту ночь, когда мы уехали из Венеции? А теперь я себя так чувствую точно также… где-то внутри.

Фрэнсис не вспоминал о Венеции уже много лет. Лейла посмотрела на мужа с тревогой. Он и раньше приходил домой почти в беспамятстве, но он никогда не был в таком жалком состоянии. Обычно Боумонт пребывал в собственном фантастическом мире. Он болтал что-то невразумительное, но у него при этом был счастливый вид. Фрэнсис называл это удовольствием. А сейчас он выглядел несчастным и больным. Шестидесятилетним стариком. Лицо серое, щеки ввалились, белки глаз покраснели. А ведь когда-то Фрэнсис был таким красивым, с болью в сердце подумала Лейла.