Саманта Джеймс - Любовь под луной

– Да, это так! Ведь если бы я была одной из вас, ты никогда бы не позволил себе так оскорбить меня!

Голос его немного смягчился:

– Но ты ведь не одна из нас?

Нет, эхом отозвалось в ее душе. Конечно, она не была одной из них. Она ведь цыганка. И он, разумеется, никогда не забудет об этом...

Вот только она-то об этом забыла. Пусть лишь в мечтах, но забыла.

Они встретились прошлым летом. Была ночь, когда Маделейн в первый раз увидела графа Рэвенвуда. Он позволил ей и ее народу разбить свой табор в одном из принадлежавших ему поместий. Маделейн танцевала, время от времени присоединяя свой голос к жалобному стону и плачу одинокой скрипки, чьи рыдания рвали на части ее душу. Это была история старая, как мир. История, от которой на глаза наворачивались слезы и душа содрогалась от горя. И все же в ней была надежда – надежда на то, что минует ночь, придет другой день и принесет с собой обещание счастья. Старая скрипка плакала и смеялась, пела и рыдала, и ноги Маделейн двигались все быстрее и быстрее, в такт ритму, в котором билось ее собственное сердце. Вдруг стремительный напев оборвался, будто лопнула слишком туго натянутая струна, и. Маделейн засмеялась. Вскинув руки, она хохотала. Пышные юбки, взметнувшись, открыли восхищенным взглядам длинные, стройные ноги. И вот в ту самую минуту, когда она стояла с бешено колотившимся сердцем, все еще взбудораженная и разгоряченная танцем, он и подошел к ней в первый раз...

Очаровательная... Так он, кажется, тогда сказал. Самая очаровательная девушка, которую он когда-либо видел.

На следующую ночь он снова пришел. И еще на следующую. Так он приходил шесть ночей подряд. Ах, как он был красив, этот человек! Великолепный мужчина, о таком можно было только мечтать! Конечно, все наперебой предупреждали ее, чтобы не сходила с ума. Что этому гаджо [1]нужно от нее лишь одно. Но она никого не слушала, не желала слушать. И вот однажды лунной ночью, когда темное бархатное небо было усыпано звездами, граф сделал ее своей.

Однако Маделейн вовсе не была распутной. Она свято блюла свою добродетель. Джеймс был поражен... поражен, и счастлив, и горд, когда обнаружил, что стал ее первым мужчиной.

А потом он уехал... и она уехала вместе с ним.

И вот уже почти шесть месяцев, как она жила вместе с ним в одном из его имений. Когда он уезжал в Лондон по делам или объезжал другие свои владения, Маделейн нетерпеливо ждала его. Лишь одно смущало и тревожило ее. Хотя он много раз твердил о том, что сгорает от страсти, что ему достаточно только коснуться ее, чтобы огонь желания разгорелся в нем, однако ни разу... ни разу он ни слова не сказал ей о любви.

Маделейн содрогнулась от боли, и одинокая слезинка скатилась у нее по щеке.

– Что?! – возмутился он. – Слезы? – И он насмешливо фыркнул. – Глазам своим не верю! Слезы... у шлюхи-цыганки!

Глядя сейчас на его искаженное презрением красивое лицо, трудно было поверить, что оно могло излучать нежность. Что он мог быть добрым и ласковым. Маделейн вдруг почудилось в нем нечто ужасное, злое и темное, некий мрак в его душе, понять который ей было не дано.

Может быть, так уже бывало...

Руки ее дрожали, и Маделейн догадывалась, что так же будет дрожать голос, если она попытается заговорить. Невероятным усилием воли она заставила себя успокоиться и, подняв голову, бесстрашно встретила взгляд его холодных голубых глаз.

– Я не шлюха, Джеймс, и ты это знаешь. Я пожертвовала для тебя всем... всем! У меня никогда не было другого мужчины, кроме тебя. И ты знаешь это так же хорошо, как и я!

– Какое это имеет значение? – возразил он. – Вспомни, я взял тебя из грязного цыганского табора, кормил и поил, разве нет? Ты ведь с самого начала знала, что мне от тебя нужно. Я никогда этого не скрывал. Да и ты хотела того же, Маделейн. Клянусь кровью Христовой, ты была такой же ненасытной, как и я!

Ее судорожно сжатые пальцы смяли тонкое полотно простыни. Маделейн молчала.

– Вот видишь! – язвительно проговорил он. – Сама знаешь, что я прав! Я одарил тебя шелками и атласом, бархатом и драгоценными мехами! Ела ты с тончайшего фарфора. Если бы не я, ты ни о чем таком и мечтать бы не смела! И ты ни от чего не отказывалась, прекрасно зная, что я ничего не обещал тебе в будущем.

И тут она впервые испытала стыд. Стыд... за то, что сотворила. О Боже, как опрометчива она была! Она надеялась, что со временем заставит его измениться, заставит полюбить ее, полюбить так, как она любила его всегда.

Да, она любила... тогда как он всего лишь вожделел.