Шэна Эйби - Столетнее проклятие

И однако никто, даже сама Авалон, не мог предвидеть того, как ее встретят при дворе.

Одни мужчины — таких было большинство — откровенно побаивались ее, другие пытались соблазнить. Женщины все как одна презирали и ненавидели ее. Авалон терялась в догадках, не понимая, чем она заслужила такое отношение. Первые месяцы жизни в Лондоне она только и делала, что недоумевала, злилась и страдала.

— Все уладится, — утешала ее добрая леди Мэ-рибел. — К тебе скоро привыкнут, вот увидишь!

Она ошиблась. Непохожесть, нездешность Авалон слишком уж бросались в глаза. Как ни старалась она завести друзей при дворе, все ее отвергали, и в конце концов Авалон прекратила бесплодные попытки. Одинокая, отверженная, она не жила, а брела по липкой трясине злобных сплетен и неприкрытой ненависти.

Здесь, в Лондоне, она чужая — и всегда останется чужой.

Менестрели вдруг запели что-то живое и веселое, и эта мелодия словно подхлестнула гостей, толпившихся в большой зале, — разговоры и смех зазвучали уверенней, громче. Слуги сбивались с ног, едва успевая наполнять опустевшие кубки. Авалон огляделась в поисках места, где можно укрыться от толкотни расфуфыренных придворных. В углу стоял большой чугунный канделябр с белыми, наполовину оплывшими свечами; Авалон устроилась в этом углу, стараясь выглядеть естественно, чтобы никто не подумал, что она прячется.

Женщины, стоявшие в другом конце залы, все еще говорили о ней. Они кивали, хихикали, покачивались, наклоняясь друг к другу, и их раззолоченные платья колыхались, словно морские волны.

— Говорят, даже собственный кузен и cлышать о ней не хочет! Я слыхала, что он настрого запретил ей возвращаться в Трэли — он просто в ужасе от ее дикарских манер…

— О, да! И господь свидетель, он никак не может оправиться от того, что она нашлась. Подумать только, сумела выжить при набеге на замок Трэли да еще семь лет прожила в Шотландии, покуда здесь, в Англии, все считали ее мертвой…

— Да, да, и ведь совершенно неизвестно, что там с нею происходило.

— О, я слыхала, что даже дикарь — шотландец, этот ее нареченный, не желает с ней связываться! Что-то Маркус Кинкардин не спешит возвращаться из Святой Земли, дабы обзавестись этакой женушкой!

— А мне говорили, что она после того набега совершенно спятила! И даже не может вспомнить, что произошло в тот день, когда пикты напали на замок Трэли и всех перебили! Она до сих привержена вульгарным привычкам воспитавших ее Кинкардинов и…

— Нет-нет, я слыхала, что она сошла с ума после того, как у нее на глазах пикты убили ее отца и няньку!

— Вот прелестно! А мне, между прочим, рассказывали, что леди Мэрибел спит и видит, как бы выдать ее не за Кинкардина, а за какого-нибудь английского лорда! Как будто наши мужчины захотят взять в жены шлюху, которая одним своим видом оскорбляет английскую добропорядочность!

— Да-да, вот именно — оскорбляет…

Авалон опустила голову, притворяясь, что ничего не слышала. Кто еще в этой зале мог расслышать злобное шипение светских кумушек? Боже, хорошо бы никто, кроме нее, кроме притаившейся в ее сознании химеры! Будь их голоса хоть чуточку громче — и ее позор стал бы всеобщим достоянием.

Какая-то женщина наткнулась на Авалон, визгливо рассмеялась и, извинившись, удалилась рука об руку со своим спутником. Пахнуло таким густым и приторным ароматом духов, что у Авалон мгновенно заломило виски.

Сплетницы, стоявшие тесным кружком, сверлили ее откровенно враждебными взглядами. К ним присоединились несколько мужчин — они наклонялись к дамам, жадно ловя каждое злобное слово. Авалон могла бы еще подумать, что разговор идет не о ней, но, когда кое-кто из теплой компании, глядя прямо на нее, разразился хохотом, все стало ясно.

— Даже этот дикарь Кинкардин не желает с ней связываться…

Ах, этот дикарь Кинкардин!.. Авалон отпила глоток меда и, глядя в пустоту, усмехнулась, сохраняя при этом мрачное выражение лица.

Проклятое обручение отняло у нее свободу, сделало ее жизнь залогом честолюбивых устремлений королей, баронов и лэрдов. Авалон была обручена с той самой минуты, когда появилась на свет; всю жизнь обручение преследовало ее, точно призрак, раз и навсегда определив ее судьбу. А потому было вполне естественно, что она всеми силами стремилась разорвать сковавшие ее цепи.

Авалон никогда и никому не говорила о том, каким она видит свое будущее; у нее и желания такого не возникало. Словно волшебную тайну, хранила она свои мечты, страшась проронить хоть слово — вдруг да не сбудутся?