Джо Гудмэн - Моя настоящая любовь

Сан-Франциско, 1875 год

Ральф Монтгомери не знал, что сказать. Даже на смертном одре его бабушка старалась навязать свои желания каждому — от повара до членов городского совета. Возможно, самым удивительным было то, что ему до сих пор удавалось избегать этой ловушки.

— Ты слушаешь меня, Ральф? — В тоне Миллисент Монтгомери звучало раздражение. Ее внук был с ней вежлив, но его равнодушный взгляд говорил, что его интерес к разговору пропал. Он умел держать свои мысли при себе, но Миллисент уловила признаки его тихого бунта. — Не думай, что тебе удастся отвертеться, — заявила она.

Ральф откинулся в кремовом бархатном кресле и вытянул ноги, рассеянно потер колено. Небо за окном было затянуто тучами. Когда погода изменится, боль ослабнет. Но сейчас начинался дождь.

— Что, болит нога?

Он понял, что массирует ее, и убрал руку.

— Немного.

Девять месяцев назад, когда обвалился вход двенадцатой шахты, Ральфа придавило упавшим бревном. Из-под завала его вытаскивали целый день. Он выжил благодаря каменному карману, образовавшемуся вокруг его головы. Он не терял сознания, и у него была уйма времени, чтобы представить себе собственную смерть или жизнь без одной ноги. Боль в сломанной ноге была такой невыносимой, что в некоторые мгновения он бы предпочел смерть. Но Ральф Монтгомери унаследовал от бабушки упрямый характер. Та сила духа, которая двигала Миллисент Монтгомери в восемьдесят лет, поддерживала Ральфа в тридцать три года. Возможно, именно из-за того, что он сам столкнулся со смертью, бабушка выдвинула свое требование. Ральф не сомневался, что она вынашивала свою идею с тех пор, как он вернулся из Невады. Теперь, когда он начал снова ходить, она решила, что пора поговорить с внуком. Ральф не собирался объяснять бабушке, что, судя по его опыту, прикованность к постели не является препятствием для занятий сексом. Если бы она это поняла, то начала бы давить на него еще несколько месяцев назад.

— Ты занимаешься гимнастикой? — спросила Миллисент, вглядываясь своими ясными голубыми глазами в лицо внука. Она сразу поймет, если он солжет.

— Занимаюсь. Каждый день, — ответил он серьезно, но в уголках его рта появилась ироническая улыбка. — Боюсь, что сегодня мое расписание нарушено. Потому что сижу у тебя.

— Не дерзи! — прикрикнула бабушка. — Я тебя сюда не звала.

Он усмехнулся, неловко поднялся на ноги и поцеловал Миллисент в щеку.

— Звала, бабушка, и не пытайся отрицать это.

Ральф снова сел. Он заметил, что старушка была тронута этим неожиданным проявлением нежности.

— И вот я здесь. Как всегда, послушный внук, готовый выполнять все твои требования, чтобы остаться в твоей милости… — Он сделал паузу и прибавил тихо: — И в твоем завещании.

— Ну и нахал!

— Да, мадам. — Ральф видел, что Миллисент пытается скрыть улыбку. — Однако ты выглядишь очень хорошо, — продолжал он. — Не думаю, что в ближайшее время я войду во владение семейным состоянием. Я говорил с врачом. Он сказал, что ты совершенно здорова.

— У меня воспаление легких.

— У тебя простуда.

— И это значит: совершенно здорова? Простуда может перейти в чахотку.

— Она может перейти и еще во что-нибудь, но бессмысленно сейчас беспокоиться об этом. Доктор Харви говорит, что ты переживешь нас всех.

Старушка фыркнула, расправила плечи, вскинула голову и приняла царственную позу.

— И ты не можешь прогнать доктора Харви, потому что я оплачиваю его счет, — не отступал Ральф.

— Вот почему он говорит тебе, что я совершенно здорова, — съязвила она. — Я буду лежать мертвой и окоченевшей, а он не захочет признать это. Я для него золотая жила.

— Для меня тоже, бабуля. — Ральф встал, взял свою трость из черного дерева. — Поэтому я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Тогда ты сделаешь то, что я прошу. Уверяю тебя, мое здоровье — в твоих руках.

— Завтра День благодарения, — напомнил он. — Я вряд ли смогу подарить тебе правнука к Рождеству. По крайней мере, моего сына. Ты ведь знаешь, такой подарок готовят девять месяцев. — Миллисент поморщилась. Ральф любил подтрунивать над старушкой. — Надеюсь, твой хрупкий организм продержится такой срок, — сказал он сухо.

— Я чувствовала бы себя лучше, если бы к этому времени ты был бы помолвлен с какой-нибудь молодой леди, — произнесла она с легкой грустью.

На лице внука появилось жесткое выражение. Его глаза стали такими же серыми и холодными, как затянутое тучами небо, и рука так крепко сжимала трость, что побелели пальцы.