Нора Хесс: Сэйдж

Они говорили ему, что в мире его отца никто не будет ему рад, он не будет принят белыми людьми. Но Джим чувствовал ту неодолимую тягу к перемене мест, которая так часто охватывает подростков и которая звала его зажить жизнью, отвергнутой его собственным отцом. Его родитель повернулся к своему миру спиной, а ему, напротив, хотелось со всей страстью молодости стать частью той жизни, от которой отказался отец.

Долгое время Джим скитался по всей стране, выполняя разную случайную работу на тех ранчо, где ему давали приют. Работал он, в основном, за место в амбаре или сарае, где можно было переночевать. Пожив некоторое время на одном месте, он уезжал в другое, останавливаясь в разных маленьких городках и продолжая надеяться на то, что белые люди станут лучше к нему относиться. Но ничего в его жизни не менялось. Единственной работой, которую ему давали, было подметание в салунах или выбрасывание навоза на постоялых дворах и в платных конюшнях.

Вот так, спустя какое-то время, он и оказался в этом маленьком городе. И тут, как и везде, никто даже не спросил, как его зовут. С самого начала ему дали имя Метис. Он ненавидел это слово и начинал уже думать, что, пожалуй, его бабка и двоюродный брат были правы. Казалось, в мире белых людей, и вправду, для него нет места. Он решил проехать немного дальше, поискать еще, может, и найдется дом, где его признают своим и примут.

Продолжая вспоминать, Джим горько усмехнулся. Ему тогда не понадобилось и часу, чтобы доехать верхом до одного городка в Иллинойсе и убедиться, что он принял неверное решение. Мужчины на него смотрели с подозрением, а женщины презрительно и с пренебрежением. От него ожидали, что он будет сходить с деревянной мостовой и уступать белым дорогу, даже если на улице грязь по колено.

Упрямство и гордость удерживали его среди тех, кто судил о нем, как о полукровке, кто вышвыривал его из ресторанов и таверн, кто не хотел сдавать ему комнаты или хотя бы жалкий угол, который он мог бы назвать своим домом.

У него уже почти кончились деньги, когда судьбе было угодно столкнуть его со стариком, владевшим платной конюшней. В обмен на охапку сена, одеяло и доллар в день Джим должен был присматривать за лошадьми и чистить их стойла.

Тот же самый старик однажды предложил Джиму обрезать волосы, которые у него были на индейский манер заплетены в две косы. «С короткими волосами и такими голубыми глазами, как твои, тебя будут лучше принимать, Латур, — сказал он Джиму. — И, может, тебе надо скинуть свои штаны из оленьей кожи и одеть рубашку, жилет, ну, и все такое, как у белых людей».

Джим еще почти пару недель отказывался последовать совету старика, пока, наконец, не потратил почти все свои сбережения на приобретение фланелевой рубашки, брюк и жилета, подходящего к ним по цвету.

Еще почти месяц понадобился ему, чтобы привыкнуть к жестким, неудобным ботинкам, которые позже сменили его легкие, мягкие мокасины. И только по прошествии еще двух недель он, наконец, позволил своему боссу обрезать ему косы.

Вскоре Джим заметил, что, как только его длинные и черные, как смоль, косы исчезли, в отношении к нему жителей городка произошли легкие изменения. Его еще не совсем приняли в свое общество, но иногда на улице мужчины приветственно кивали ему, а девушки, когда их родители не видели, стали посылать ему застенчивые, скромные взгляды. «Совсем как индейские девушки в моей деревне», — думал он с довольной ухмылкой.

Джим очень хорошо знал, что у него привлекательная внешность. Женщины бегали за ним с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, и частенько, когда вся деревня засыпала, залезали к нему под одеяло. Иногда он даже не видел в ночной темноте, на ком лежит, да ему это было и безразлично. Он был молод, и его кровь была горяча. Все, что ему было нужно, так это облегчить томление своей мужской плоти — только это его и интересовало.

Некоторое время его в этом плане занимала вечно голодная до мужиков внучка его босса. Почти с самого первого дня, когда еще только начиналась его работа в конюшне, он заметил, как она крутилась поблизости. Ей было лет шестнадцать-семнадцать, она была страшна на вид, но, в общем, всегда чистая и аккуратная. Словом, сойдет.

Еще через пару дней Джим заметил, что девчонка все время наблюдает за тем, как он работает, чистит скребницей лошадей, выкидывает навоз. Он уже довольно долго жил без тех удовольствий, которые могло дать ему женское тело, и, конечно, можно было бы попользоваться тем, что само шло в руки, но его беспокоило, что она может оказаться девственницей, а он слишком уважал старика, чтобы позволить себе неосторожно лишить его внучку невинности.