Марша Кэнхем: Безоглядная страсть

Инвернесс, май 1746 года

Страх душил ее, не давая покоя ни днем, ни ночью. После кошмара, пережитого ею под Каллоденом, Энни Фаркарсон Моу, казалось, должна была потерять чувствительность к любым ужасам, однако сердце ее готово было разорваться от горя. Мрачные, сырые, замшелые стены камеры точно сдавливали ее, с каждым днем становясь все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал резкую боль в усталых легких. Горло Энни пересохло, как вычерпанный колодец, губы потрескались, руки постоянно тряслись, словно у одержимой старухи.

От звуков, преследовавших Энни во сне и наяву, кровь застывала у нее в жилах, когда воображение снова и снова рисовало ей, как падают один за другим верные солдаты принца, как яростный огонь противника косит их, словно серп траву. Она представляла агонию отцов, в отчаянии прижимавших к груди убитых сыновей, раненых, ползущих, с изуродованными руками и ногами, тщетно цепляясь за жизнь, и попадавших под сабли англичан, безжалостно уничтожавших немногих живых, оставшихся на поле боя.

Воспоминания были такими яркими, что Энни порой трудно было понять, где кончаются ее видения и начинается не менее ужасающая реальность — стоны ее людей в соседних камерах, медленно умиравших, сходивших с ума от ужаса и однообразия тюремной жизни, терявших последнюю надежду…

В «знак особого уважения» Камберленд предоставил ей отдельную камеру. Это было роскошью, если учесть, что в соседних камерах, рассчитанных не более чем на два десятка человек, находилось по сотне несчастных, многие из которых были так изранены, что даже не могли самостоятельно пошевелиться на своей соломе. Дневной рацион состоял из одной грубой лепешки и жестяной кружки воды. Все мольбы заключенных об облегчении своей участи безжалостно игнорировались тюремщиками. Раненые умирали оттого, что просто уставали бороться за жизнь. Более сильные духом молча сидели в своих углах, разжигая в себе ненависть к мучителям — единственное, что давало им силы жить. Как могли они проявить слабость, помня, с каким хладнокровным презрением сама леди Энни плюнула в холеное лицо такого изощренного палача, как Камберленд? Три раза «навещал» он ее в тюрьме, суля свободу в обмен на показания против якобитских вождей, и каждый раз возвращался ни с чем, бормоча под нос ругательства.

Испытания, свалившиеся на хрупкие плечи Энни, были так тяжелы, что во время третьего визита Камберленда она почти согласилась на его предложение. Если бы этот разговор происходил в камере, а не в тюремном дворе, неизвестно, чем бы он закончился. Но из зарешеченных окон на Энни с надеждой смотрели изможденные, но сурово-непреклонные лица ее людей, и она знала, что не может их предать. Все, что теперь оставалось у Энни, — ее непреклонность, но и она слабела с каждым днем, приносившим лишь новые вести о казнях бунтовщиков-якобитов и приближавшим неизбежную смерть…

Густые огненно-рыжие волосы Энни давно превратились в безжизненную паклю. Кожа, еще недавно гладкая и упругая, покрылась глубокой сетью морщин, из женщины с округлыми, соблазнительными формами она превратилась в ходячий скелет, дрожащий от холода, от которого не спасало даже лишнее одеяло, раздобытое сжалившимся над ней тюремщиком. Под ввалившимися глазами обозначились сиреневые круги, ногти обломались, руки почернели оттого, что Энни часто подтягивалась за решетку к маленькому окошку камеры, расположенному почти под самым потолком, чтобы бросить взгляд на улицу.

Поднеся правую руку к отчаянно коптившей плошке, Энни не смогла сдержать невольный вздох — рука исхудала настолько, что обручальное кольцо, подаренное ей когда-то Ангусом, уже не держалось на пальце. Энни долго не замечала этого, пока однажды не обнаружила, что кольца на руке нет. В отчаянии она перерыла всю камеру, пока наконец злополучный подарок мужа не был найден в куче соломы на полу. Этот, казалось бы, незначительный эпизод привел Энни в такое бешенство, что она готова была продать душу дьяволу, лишь бы выбраться из тюрьмы.

Энни даже не знала, что с Ангусом. Камберленд уверял ее, что он чудом остался жив, но Энни понимала, что то ранение в живот, которое получил ее муж, не вылечит даже самый искусный врач.

Рука Энни против ее воли сжалась в кулак, скупая слеза, повиснув на мгновение на ресницах, скатилась на платье. Когда-то роскошное, теперь оно превратилось в лохмотья. Кружевные нижние юбки служили Энни подушкой, плащ был пожертвован кому-то из больных, страдавших от лихорадки, туфли, перчатки и даже розовые пуговки, украшавшие ее платье, давно были выменяны у тюремщиков на хлеб и сыр. Когда у Энни не осталось ничего, один из стражников предложил ей хлеба за известную плату, но ее ответом был мощный удар ногой в пах мерзавцу. Поначалу Энни боялась, что тот вернется с кучей дружков, но вскоре один из заключенных в соседней камере уверил ее, что она никогда больше не увидит гнусную рожу этого мерзавца. Безнаказанно обидеть леди Энни не удавалось никому, пока рядом с ней находились ее люди.