Линда Миллер: Мой разбойник

– А я и не говорила, что это выдумки, – поспешила успокоить ее бабушка.

Она переехала в этот дом около сорока лет назад, выйдя замуж за дедушку Кейли. Бальный зал тогда еще использовали в качестве гостиной, и бабушка танцевала в нем в подвенечном платье с молодым красивым мужем. Кейли видела фотографии, запечатлевшие это торжество. Они хранились в одном из многочисленных альбомов, которыми были заставлены полки кабинета.

– Но ты ведь и не сказала, что это не выдумки, – резонно заметила Кейли.

Она как никак родилась в семье юристов: ее мать работала помощником окружного прокурора в Лос-Анджелесе, а отец, младший сын бабушки, недавно стал компаньоном большой фирмы, специализировавшейся по недвижимости.

Бабушка улыбнулась немного задумчиво.

– Нет, – согласилась она, поглаживая отделанное кружевом розово-белое льняное покрывало на постели Кейли.– Не сказала, – она тихо вздохнула. – Я сама мельком видела что-то в этом зеркале – всего лишь краешком глаза. Это всегда происходило так быстро, что я думала, это всего лишь мое воображение.

– Я видела бар, – сказала Кейли, – как иногда показывают по телевизору, только грязнее.

Бабушка чуть повела бровью, услышав это.

– Этот дом был построен на месте заведения, которое называлось «Голубая подвязка», насколько мне известно. Бальный зал – единственная сохранившаяся часть старого строения.

Кейли зевнула, зарывшись в подушки, утомленная этим долгим счастливым днем. Они заключили молчаливый уговор: все, что Кейли видела в зеркале, будет их секретом – ее и бабушки. Родители Кейли считали, что у девочки слишком развито воображение, и она порой принимает за реальность плоды собственной фантазии.

На следующий год Кейли провела лето у бабушки, поскольку ее родители были связаны по рукам и ногам неотложными делами. Как только Кейли распаковала чемоданы и переоделась в майку и джинсы, она написала свое имя на листке бумаги задом наперед и побежала в бальный зал.

В зеркале почти сразу же появился мальчик крепкого сложения, в грязной одежде, он как будто ждал ее. Сощурив глаза, он смотрел на буквы, аккуратно выведенные на листе, который Кейли держала перед зеркалом. Потом подошел к стоявшему рядом столу и вернулся со старомодной грифельной доской и куском мела и торопливо вывел на доске ИБРЕД. Кейли сначала растерялась, но быстро сообразила: нужно читать задом наперед Дерби. Его звали Дерби. Это наполнило ее странной пьянящей радостью.

Тем летом Кейли часто видела его – почти каждый день. Если видение не появлялось, это тревожило ее. Иногда бывало, что она видела Дерби: он играл в карты с женщинами, одетыми в убогие платья и смешно накрашенными, разгребал опилки на полу или протирал длинную стойку бара, но когда его взгляд падал на зеркало, то по отсутствующему выражению его глаз было ясно, что он не видит Кейли.

Ей не нравилось ощущать себя невидимой, особенно невидимой для Дерби Элдера. Кейли тогда казалось, будто она вообще не существует. «Это чепуха и ничего больше», – много раз твердо повторяла она себе. И все же тем долгим, жарким, сонливым летом Кейли впервые испытала ощущение, которое мучило ее потом в зрелые годы, тревожное ощущение, что она иллюзорная, нереальная – всего лишь проекция другой, лучшей, более сильной Кейли.

Хотя это и беспокоило Кейли, она не делилась своими переживаниями ни с бабушкой, ни тем более с кем-то другим. Она никогда не упоминала о мальчике в зеркале.

Осенью ее родители решили развестись. Мать Кейли переехала в Париж, устроившись в крупную международную корпорацию, а отец уехал в Орегон, где работал адвокатом и жил с женщиной по имени Рейнбоу, которая умела предсказывать судьбу и имела четверых детей от предыдущего брака.

Кейли отправили в художественную школу-пансион в Новой Англии. Ее друзья и кузины остались далеко, в Лос-Анджелесе, и она чувствовала себя ужасно несчастной. Мучившее ее ощущение, что она не более материальна, не более осязаема, чем тень, дрожащая на зыбкой поверхности воды, проникало ей глубоко в душу и, в конце концов, овладело всем ее существом.

Когда наступили зимние каникулы, Кейли отклонила приглашения обоих родителей и заявила, что хочет поехать к бабушке в Редемпшн. Наконец был достигнут компромисс: она провела день Благодарения в Нью-Йорке с матерью, с тетей и дядей, а на Рождество полетела в Неваду, чтобы присоединиться к отцу, Рейнбоу и ее детям.

Бабушка встретила самолет Кейли в Лас-Вегасе одна и привезла ее в Редемпшн. Отец так и не приехал. Рейнбоу страдала от мигрени и должна была несколько дней лежать в темной комнате, – так объяснила ей бабушка, когда они остановились перекусить в дороге гамбургерами и картошкой по-французски.