Барбара Сэмюэл - Ночь огня

Кассандра взяла несколько штук.

– Она еще теплая!

Он рассмеялся и откусил сливу, его белые зубы раскроили кожицу, сок брызнул на губу.

– Попробуйте!

Мгновение Кассандра смотрела на него, сгорая от желания слизать этот сок с его губ. Она поднесла плод ко рту и откусила. Слива взорвалась под ее зубами, пролив в рот горячий темный сок, теплый, как солнечный свет, и более сладкий, чем сахар.

– Ой! – воскликнула она.

Стараясь, чтобы сок не потек по подбородку, она наклонилась вперед, смеясь и обсасывая пальцы.

– Великолепно! – воскликнула она и отбросила косточку, чтобы с жадностью поглотить следующую сливу. Крошечная струйка сока потекла по руке, и она снова засмеялась: – Грязнуля!

Его глаза сверкали.

– Вот для чего мы живем. Сливы!

Он протянул руку, и она увидела, что его пальцы тоже запачканы соком.

– Пойдемте, давайте соберем еще для других. Вам больше понравится срывать их с дерева.

Не было сил противиться ему, и, хотя это было совершенно не в ее духе, Кассандра накинула шаль на одно плечо и вложила свои перепачканные пальцы в его ладонь.

Только теперь, когда он останавливался на короткое время, крепко держа ее руку в своей, когда она двигалась рядом и видела солнечный свет в его волосах, видела, как колеблется в такт дыханию, казавшемуся ей слишком быстрым, его грудь, только теперь ее опять посетило дурное предчувствие, смешанное с острым желанием.

Но Кассандра уже не могла остановиться. Отпущенное им время она будет жить только теми мгновениями совершенства, которые он ей предложит.

Бэзил умывался и переодевался к обеду, чувствуя напряжение каждого нерва. Одеколон опалил ссадину на свежевыбритом подбородке. Кожу головы раздражала щетина щетки, ноги покалывало от соприкосновения с бриджами; даже ноги в обуви ощущали более обычного чулки, кожу и твердые каблуки.

Опасность! Одевшись, он направился к выходу, но остановился в дверях, выходивших во двор, и замер в нерешительности. Там, внизу, находилась причина его страданий – Кассандра, окутанная необыкновенной тишиной. Она спокойно смотрела на долину, только ветерок играл густыми прядями волос. Ему захотелось дотронуться до этой тишины так, как человек опускает руку в воду, чтобы та замерцала.

Что же привлекло ее внимание? У Бэзила перехватило дыхание, едва он вспомнил, как в ее глазах, таких недоверчивых, появилась радость, когда он предложил ей сливы. Это прибавило ему уверенности и защищенности, отодвинув в прошлое недоверие и уязвимость. В ее письмах были намеки на мрачные времена, но какими именно они были, ему неизвестно. Он совсем не знал ее. Какая часть жизни отразилась в нескольких строчках на листе бумаги?

Кассандра подняла голову навстречу ветерку, и Бэзил поймал себя на том, что вдыхает этот ветерок одновременно с ней.

Что ей известно о его жизни? Очень мало. Но в тех письмах, стихах и эссе, которые он отваживался ей отправлять, присутствовала его душа. Пожалуй, она знала его лучше всех в мире. А поскольку в словах Кассандры было много сдержанности, он верил, что она подарила ему то же самое – знание ее тайных желаний, ее работы, ее мира.

И если она была именно такой женщиной, какой он ее себе представлял, его Кассандрой из писем, писавшей такие земные и остроумные эссе, то тревожиться не о чем. Кассандра из писем была женщиной средних лет с бочкообразной грудью, любящей посквернословить и поязвить. Она самостоятельно нашла себе место в мире, настроенном против нее.

Этот образ заставил Бэзила улыбнуться. Такой она бы ему понравилась; ему бы доставило радость показывать ей этот мир, зажигать ее смех, поддерживать ее и вовлекать в приключения, о которых она бы написала впоследствии. Он не знал, как получилось, что она так захватила его, но Кассандра из писем сделала его самим собой в большей степени, чем он был в последние пять лет, с тех пор как отец настоял, чтобы Бэзил оставил учебу и занялся делами. Никто из его братьев не владел иностранными языками, так что выбора не оставалось.

За эти годы он повидал в мире много чудесного и открыл в себе склонность к сочинению путевых заметок, а стихи, напротив, стали слабыми, пустыми и были забыты.

Забыты до тех пор, пока не началась переписка с Кассандрой. Бэзил не знал, почему они вернулись к нему. Стихи просто заструились в нем как ручеек: слово там, образ здесь, пока музыка поэзии не начала сопровождать каждое мгновение приходившего дня, как это было в детстве, придавая блеск обычным мгновениям, глянец тягостным обязанностям.