Лоретта Чейз - Лорд Безупречность

– Оливия Уингейт, – тихо произнесла Батшеба, надеясь ограничить круг свидетелей, – я поражена, потрясена!

На самом деле слова не содержали ни капли правды. Батшеба была бы поражена лишь в том случае, если бы дочери удалось провести полчаса в цивилизованном обществе и при этом не устроить впечатляющего спектакля.

Она повернулась к мальчику со светлыми льняными волосами – невольной жертве Оливии. Тот неподвижно сидел на полу возле опрокинутой табуретки и смотрел на мать и дочь настороженными серыми глазами.

– Я сказала, что, когда вырасту, обязательно стану рыцарем. А он ответил, что девочки рыцарями не бывают, – срывающимся от гнева и обиды голосом пояснила Оливия.

– Лайл, такое вопиющее пренебрежение основополагающим жизненным правилом вызывает искреннее изумление, – раздался неподалеку спокойный, удивительно глубокий голос. Казалось, звук его покатился по позвоночнику вниз, а потом снова поднялся к чувствительному узелку на шее. – А ведь я уже неоднократно предупреждал, – продолжал звучать голос, – что джентльмен ни в коем случае не должен противоречить леди.

Батшеба взглянула в направлении голоса. Ах, ну конечно.

Из всех мальчиков мира Оливия выбрала своей мишенью именно того, который пришел с этим человеком.

Она относилась к числу тех женщин, которые провоцировали несчастные случаи даже тогда, когда просто переходили улицу.

Она относилась к числу тех женщин, появлению которых должен предшествовать предупредительный знак.

На расстоянии она выглядела просто умопомрачительно.

Сейчас она стояла совсем близко.

И…

Однажды, во время одной из юношеских проделок, Бенедикт упал с крыши и на некоторое время потерял сознание.

Сейчас он упал прямо в темно-синие, словно морская пучина, глаза и потерял разум. Мир куда-то улетел, мысли тоже куда-то испарились, осталось лишь видение: жемчужная кожа, пухлые яркие губы, бездонная синева, в которую он неумолимо погружался… а потом розовый отсвет, словно рассвет окрасил изысканно очерченные скулы и нежные щеки.

Румянец. Она покраснела.

Усилием воли виконт заставил себя вернуться к действительности.

Вежливо поклонился.

– Прошу прощения, мадам, – заговорил он. – Вынужден признать, что этот юный зверь, к сожалению, еще не полностью поддался воздействию цивилизации. Поднимитесь с пола, сэр, и немедленно попросите у дам прощения за причиненные волнения.

С видом крайнего возмущения Перегрин встал на ноги.

– Но…

– Извинения абсолютно излишни, – возразила красавица. – Я уже тысячу раз объясняла Оливии, что физическое нападение – отнюдь не достойная реакция в случае разногласий, если, конечно, не существует непосредственной угрозы для жизни.

Она повернулась к девочке, веснушчатому рыжеволосому созданию, лишь глазами напоминающему мать – если, конечно, это была мать.

– Твоя жизнь оказалась под угрозой, Оливия?

– Нет, мама, – сверкнув глазами, ответила девочка, – но он сказал…

– Этот молодой человек выглядел крайне опасным? – спокойно продолжала мать.

– Нет, мама, – повторила упрямица, – но…

– Вы просто разошлись во мнениях? – настаивала красавица.

– Да, мама, но…

– Ты потеряла самообладание. Что я говорила насчет утраты самообладания?

– Что в подобных случаях необходимо сосчитать до двадцати, – послушно ответила дочка. – А если после этого не удастся взять себя в руки, то надо сосчитать снова.

– Ты это сделала?

– Нет, мама. – За честным ответом последовал тяжкий вздох.

– Извинись, пожалуйста, Оливия. Как можно вежливее.

Оливия угрюмо насупилась. Потом глубоко вздохнула, медленно выдохнула и повернулась к Перегрину.

– Сэр, нижайше прошу простить, – заговорила она. – Я поступила отвратительно, низко и мерзко. Надеюсь, что неожиданное падение с табуретки не причинило вам большого вреда. Я глубоко раскаиваюсь, потому что не только напала на невинного человека, угрожая его здоровью, но и опозорила собственную мать. Все дело в моей безумной вспыльчивости – недостатке, который преследует меня с самого рождения.

Она упала на колени и двумя руками сжала ладонь Перегрина.

– Умоляю, благородный сэр, проявите милосердие и простите!

Молодой граф Лайл растерянно слушал страстный монолог. Пожалуй, впервые в жизни он от удивления утратил дар речи.

Мать страдальчески закатила невероятно синие глаза.

– Встань же, Оливия!

Склонив голову, Оливия крепко сжимала руку Перегрина. Тот в панике взглянул на Бенедикта.