Женщина все еще не поднимала голову. Она не представляла, какая судьба ее ждет. Не имела понятия. Джеймс оторвал взгляд от нее и посмотрел на мужа. Мужчина побледнел и выглядел так, как будто ему сейчас станет плохо от одного вида Большого Уилла. Однако он ничего не сказал.
Пора было уходить. Джеймс не имел ни малейшего желания смотреть конец этой отвратительной маленькой драмы.
Однако он все не уходил.
– Кто-нибудь даст больше? – повторил Моуди.
В животе у Джеймса кишки собрались в тугой узел. Взгляд его скользил по ухмыляющейся, смеющейся толпе, которую подстегивали ветер и возбуждение от торгов, как будто это какой-то языческий ритуал.
Джеймс еще раз глянул на привязанную женщину, неподвижную и дрожащую перед возбужденной толпой. Проклятие!
– Если больше никто не предложит цену повыше, то леди будет продана...
– Я даю сто фунтов!
Толпа издала возглас изумления, после чего повисла зловещая тишина. Верити Озборн Расселл подняла голову впервые с тех пор, как взошла на помост.
Сборище на рыночной площади оказалось несопоставимо меньше той чудовищной орды, какую Верити представляла себе. Она их, конечно, видела, когда Гилберт привел ее на площадь. Однако, как только ей на шею надели ошейник, все переменилось. Толпа росла и превращалась во враждебное, насмехающееся сборище. Посмотреть на этих людей означало для Верити тоже, что признать реальность всего происходящего, а она не могла решиться на это. Поэтому она твердо отказывалась поднимать глаза.
Верити казалось, что на нее уставились тысячи любопытных глаз, осматривающих ее с головы до пят, похотливо ощупывающих ее так же реально, как мерзкие руки аукциониста. Выкрики толпы настолько усилились, что Верити почувствовала, как усыхает под чудовищной тяжестью этого жуткого общего голоса.
И еще оглушительный грохот сотни металлических барабанов. В какой-то момент Верити почудилось, что все палки и ложки, которыми толпа долбила по котелкам, будут направлены на нее. Она всерьез опасалась за свою жизнь.
Однако теперь Верити больше не интересовала толпу. Все глаза повернулись в сторону высокого темноволосого мужчины, стоявшего позади собравшихся. По-видимому, именно этот человек предложил за нее сто фунтов.
Мужчина надел на голову черную шляпу с высокой тульей, и для толпы это словно послужило сигналом. Они расступились перед ним, как Красное море перед посохом Моисея. Мужчина не двинулся с места, но, казалось, смотрел прямо на Верити. Неодолимый трепет мрачного предчувствия пробежал у нее по спине. Кошмар еще не кончился.
– Ну что ж, – промолвил в тишине аукционист. Он больше не был живым, добродушно подшучивающим торговцем, голос его стал нерешительным, почти неестественным. – Сто фунтов от лорда Харкнесса.
Лорд Харкнесс? Он титулованный джентльмен? Благородный человек? Слабая надежда зародилась в душе Верити. Может быть, он пришел, чтобы прекратить эту чудовищную торговлю? Может быть, он настоящий джентльмен и не позволит продолжать этот кошмар? Может быть, он собирается привести Гилберта в чувство, заставить его осознать, что он делает? Нет. Пристальный взгляд незнакомца был сосредоточен на Верити. Не на беспутной толпе, которая над ней издевалась. Не на омерзительном аукционисте. Не на Гилберте. Его интересовала только Верити. Этот дворянин не спаситель. Он дал за нее свою цену. Он собирается купить ее.
– Не думаю, что кто-то даст цену больше, чем его милость, а? – сказал аукционист. Немного помолчав, он продолжил: – Леди продана лорду Харкнессу за достойную сумму в сто фунтов.
Продана. Верити снова охватил ужас, сердце бешено колотилось. Ее продали. Продали.
Это слово звенело у нее в ушах громче, чем стук десяти тысяч железных барабанов, заглушая все, что произошло раньше. Продана.
Это невозможно. Ради всего святого, ведь сейчас девятнадцатый век! Такого просто не бывает в наше время, в современной, просвещенной Британии!
И все-таки ее продали. Как лошадь в «Таттерсоллз». Как капор с витрины модистки или леденец в кондитерской. Как рабыню.
Верити услышала у себя за спиной, как с облегчением вздохнул Гилберт. Она продана, а ее муж чувствует облегчение. Потому что наконец от нее избавился? Потому что передаст ее дворянину, а не местному кузнецу? Или потому что получит сто фунтов вместо каких-то жалких двадцати?
Какая разница? Теперь все, что касается Гилберта, не имеет никакого значения.
Верити сосредоточилась на темноволосом незнакомце, проходящем к ней сквозь толпу. Шляпа затеняла его лицо, так что женщине не удавалось его как следует рассмотреть. Зато в его манере двигаться было нечто поразительное: почти угрожающая животная грация, властная самоуверенность. Лишающее сил молчание толпы сменилось приглушенным шепотом, когда он двинулся к возвышению. Те, мимо кого он проходил, смотрели на него разинув рты, широко раскрытыми глазами и отступали назад, как будто боялись оказаться слишком близко к нему. Соседи подталкивали друг друга локтями и шептались. Дети прижимались к родителям. Некоторые показывали на него пальцами и нервно хихикали.
Читать дальше