Джудит О`Брайен: Алая роза Тюдоров

К тому времени Дини поняла, что исполнять сочиненные кем-то другим песни не совсем то, что ей нравится. Хотя она здорово научилась петь зонги в стиле кантри, одно лишь исполнение удовлетворить ее уже не могло.

Большинство песен такого рода не слишком подходило ее индивидуальности, поскольку она должна была передавать эмоции, которые ее не очень-то вдохновляли. Жалобы на жизнь? Разумеется, они с матерью переживали не лучшие времена, но когда, спрашивается, эти времена были для них легкими? По правде говоря, Дини не могла припомнить ни дня, когда она была бы по-настоящему подавлена, испугана или страдала от депрессии. Поскольку у нее никогда не было собаки, она слабо представляла себе, какое горе испытывает хозяин, когда его пес умирает или убегает. Ни одной собаке до сей поры даже в голову не пришло отгрызть задник у ее любимых тапочек… Надо ли говорить, что маленького грузового пикапа у Дини тоже не было никогда в жизни… Она даже еще ни разу в жизни не была влюблена! Таким образом, жизненный опыт Вилмы Дин Бейли не имел ни малейшего отношения к содержанию песен, которые она исполняла.

Все это, однако, не остановило Дини. Ее первые опыты в сочинительстве оказались ужасными. Большей частью стишки повествовали о мужском непостоянстве и о женском даре всепрощения. Кое-что она позаимствовала из биографии своей матери, но в ее версии жизненные перипетии Лорны выглядели весьма романтично. После этого Дини приступила к воспеванию Парижа, который главным образом служил фоном для великолепных светских романов. Париж у нее рифмовался со словом «горишь»…

Как-то вечером, погружая гудевшие от усталости ноги в ванну с расслабляющими солями, она услышала по радио интервью с известным певцом кантри.

– Писать надо только о том, что ты знаешь, о том, что пережил сам, о том, что трогает твое сердце, – утверждала знаменитость. – Если вы сами не будете верить в то, что пишете, другие не поверят и подавно.

Даже не потрудившись вытереть ноги, Дини кинулась к гитаре. В течение следующего часа она сочинила песенку о бывшей королеве красоты, волею судеб вынужденной торговать пончиками. Затем, записав несколько раз песенку на магнитофон и спев ее, так сказать, набело, Дини почувствовала, как ее тело пронизало незнакомое дотоле возбуждение.

– Вот оно, – произнесла она во весь голос, – вот как это бывает.

После того как была написана первая песенка, другие стали сочиняться быстро и легко. Обычно это происходило в рабочие часы, пока она чистила кофеварку или дожидалась, когда посетитель сделает наконец свой выбор между шоколадными профитролями и покрытыми сахарной глазурью «бисмарками». Конечно, чтобы узнать всю подноготную, все тонкости музыки кантри, нужно было работать и работать. Тем не менее Дини обнаружила, что она обладает самым настоящим поэтическим даром. Особенно ей удавались лирические стихи. Слова и рифмы сами приходили к ней. Обрывки разговоров с клиентами неожиданно выстраивались в стихотворные столбцы. Клиент уходил, помахивая в такт шагам сумкой, и, конечно же, разговор с миловидной официанткой почти сразу же улетучивался из его памяти; она же не забывала ничего из услышанного.

Итак, Дини разговаривала мало, все больше слушала – ведь информации, почерпнутой из болтовни с клиентами или другими официантками, хватило бы на сотни и сотни бесхитростных песенок в стиле кантри. У каждого было что рассказать, а Дини лишь облекала эти разговоры в стихотворную форму, используя свой талант и воображение.

Она стала с жадностью читать все музыкальные издания, где упоминалось о песнях кантри, и в первый раз в жизни пожалела, что не слишком прилежно училась в школе. Кое-какие вещи, которые касались бизнеса, Дини понимала с трудом или не понимала вообще. А ведь для тех, кто занимался шоу-бизнесом, эти слова значили очень и очень много.

Теперь она всегда приходила на работу с кассетой своих последних сочинений в стиле кантри и носила ее в кармане фартучка – кто знает, может быть, подвернется случай дать их кому-нибудь послушать? Как-то раз днем в заведение зашли два длинноволосых парня. Стоя у прилавка, они продолжали обсуждать свои дела. Дела эти касались записей новой музыки. Дини была покорена непринужденностью и легкостью их суждений.

– Я пишу песни, – вдруг ни с того ни с сего выпалила она.

Услышав ее слова, другие официантки прямо-таки вылупились на Дини, и та почувствовала, как краска стала заливать ей лицо. Один из мужчин приподнял чуть тронутую сединой бровь: