Джудит О`Брайен - Твой нежный взгляд

Ночь, тишина. Прозрачный весенний воздух напоен ароматом бледно-зеленых клейких листиков и полураспустившихся бутонов. На черном полотне ночного неба сияет месяц и мерцают россыпи звезд. Света вполне достаточно – фонарь ему не понадобится.

Он держит путь к особняку на окраине города, в стороне от ярко освещенных многолюдных улиц южнее Гранда, по которым проносятся экипажи и снуют прохожие. Надо подняться чуть выше Шестьдесят первой улицы – дом расположен рядом со старой фермой «Тредуэлл-Фарм», где гнездятся лачуги и пасется скот. Особняк виден издалека – он подсвечен газовыми фонарями и ставшими теперь модными переливчатыми струями фонтана. Идея этого новшества принадлежит домовладельцу: резервуар с газом спрятан за беседкой, а водопроводная труба подсоединена к колодцу.

Несмотря на всю серьезность своей задачи, он не может не восхищаться строгой и благородной красотой здания. В доме насчитывается более двенадцати комнат довольно внушительных размеров, и тем не менее в его архитектуре присутствуют ясность и четкость линий, что приятно ласкает глаз. Это и в самом деле прелестный дом, и ночной полумрак подчеркивает его классический силуэт.

Как и ожидалось, на втором этаже горит свет. Это ее спальня – спальня юной невесты из Лондона.

И она в спальне одна, совсем одна.

Холщовая сумка вдруг показалась ужасно тяжелой, и он вцепился в ручку так, что костяшки пальцев побелели.

Он знает, что должен сделать. Надо поторапливаться. Ему никто не помешает – об этом позаботились заранее. Немногочисленные соседи покинули окрестности. Он сам помогал рассылать им подложные письма якобы от родственников, проживающих за несколько десятков миль отсюда. И уловка удалась, чем он очень гордится.

Осталось прикрепить к двери записку с грозным предупреждением. Вот так. А теперь вытащить из сумки...

Взрыв... Его сбивает с ног. Грохот и звон разбитого стекла, жарко полыхнули окна.

Что случилось? Он поднимается с земли и смотрит, как огонь пожирает сумку.

Языки пламени, словно гигантские змеи, лижут оконные рамы.

Он стоит, пригвожденный к месту, не в силах шевельнуться от ужаса. И тут до него доносится леденящий душу вопль – предсмертный крик женщины.

Что же делать? Он никак не предполагал, что это произойдет на самом деле! Угрожать – угрожал, но не более!

Ее силуэт возникает на фоне полыхающего окна – она корчится от боли, в отчаянии хватает руками воздух, а волосы, охваченные пламенем, извиваются в каком-то жутком танце, точно русалочья грива в глубинах океана. В следующий миг видение исчезает, и только яростный огонь продолжает плясать в окне. Крики смолкли.

Надо бежать. Скорее прочь от этого места! Но ноги вросли в землю, и он не может сделать ни шагу...

Он хочет закричать, но не может выдавить ни звука. Из комнат доносятся только треск пламени, скрип деревянных перекрытий и звон лопнувшей посуды и стекла.

Он задыхается, ему не хватает воздуха...

И просыпается – как всегда в поту. Сердце стучало так, что готово было выпрыгнуть из груди.

Он в своей постели, на мягкой перине и подушках, на душистых простынях.

Ловя ртом воздух, он не спешит зажигать свет. Сон скоро снова сомкнет его веки. Так повторяется каждую ночь с прошлой весны.

Точнее, с той самой ночи, когда он убил Аманду О'Нил Стивенс.

Нью-Йорк, 1849 год

Они занавесили окна и стали ждать, когда к ним явится дух умершего.

– Вы готовы к встрече с мужем?

Вдова кивнула, смущенно теребя серебряное обручальное кольцо.

– Странно все это, – прошептала она, грустно улыбнувшись. – Мы прожили вместе восемь лет, а теперь... словом, не знаю, что и сказать.

Селия Томасон мягко коснулась руки молодой женщины.

– Понимаю, миссис Дженсон. Но муж предстанет перед вами в точности таким, каким был при жизни. Так что вам нечего волноваться.

– А разве душа не меняется? – робко спросила она. – Неужели после смерти люди не становятся добрее, милосерднее?

В небольшой гостиной царил прохладный полумрак. Тяжелые зеленые портьеры закрывали окна, не пропуская в комнату послеполуденное солнце и приглушая торопливые шаги прохожих, грохот экипажей и цоканье копыт по мостовой. В полутьме в волосах вдовы отчетливо виднелись седые пряди. И в то же время ей наверняка было не больше тридцати – возможно, она младше самой Селии.

Взгляд потухших серых глаз из-под полей шляпки с траурным крепом казался очень усталым. Молодость ее увяла до срока – жизнь никогда особенно ее не баловала, а теперь и подавно.