Елена Арсеньева: Деверь и невестка (Царица Прасковья Федоровна)

Вот за эти свары и драки он и решил отомстить Юшкову и Прасковье.

Выбравшись чудом из домашней казенки, он ударился в бега, чая добраться до Петербурга, нажаловаться царю на самоуправство его невестки да заодно подать на нее извет в написании цифирного письма. Прасковья подала на беглого подьячего в розыск, его захватили, и обер-полицмейстер Греков, перед Прасковьей заискивающий, сообщил ей, что Деревнин снова в казенке, на сей раз – в полицейской… Обер-полицмейстер вполне уверился, что арестованный действовал «злым, отчаянным, воровским замыслом на честь ее величества Прасковьи Федоровны и к поношению ее имени», а потому предоставил ей полную свободу действий.

Царица немедля собралась и ринулась в Тайную канцелярию, в подвалах которой находился узник. Ворвалась она в сии подвалы с таким напором и яростью, что полицейская стража спасовала перед ней и пропустила к арестанту. Тем паче что при ней было человек двадцать доверенных слуг – мужиков неслабеньких.

Едва завидев Деревнина, Прасковья пустила в ход трость (у нее последнее время болели ноги, она прихрамывала). Сначала она помалкивала и лишь пыхтела; потом принялась причитать:

– Куда дел? Подай письмо сюда! Письмо на меня подал, казну покрал, совсем покрал!

Покрытый синяками и кровоподтеками Деревнин валялся у нее в ногах и каялся. Но Прасковью было не остановить – как же, ведь письмо-то ее где-то у высокого начальства! Может быть, уже кто-то постигнул значение цифр? Она попала в такой жуткий переплет по вине сего недостойного подьячего – и должна его щадить?! Да ведь если до Петра и Катерины дойдет содержание письма – ей, Прасковье, не жить! Деверь, при всей его былой любви к ней, ее не помилует!

И она охаживала Деревнина тростью с новой силой и свирепостью, а затем велела обжигать его лицо головней из очага.

– Благоверная государыня, взмилуйся и помилуй! – закричал ее стременной Никита Иевлев, перекрывая безумный вой Деревнина, у которого сгорели борода и волосы. – Статно ли то, что ты делаешь, и что есть в этом хорошего?!

Но царица его не слышала и слышать не хотела, а через минуту Иевлев понял: это еще цветочки… Прасковья велела принести из кареты бутыль с водкой, облила распятого на козлах страдальца и снова поднесла к его лицу огонь…

Между тем о происходящем в Тайной канцелярии сделалось известно генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому, который явился в казенку и с превеликим трудом утихомирил разъяренную царицу. Унял он ее лишь тем, что обещал завтра снова отдать ей Деревнина на расправу, причем посулил прислать его домой к Прасковье.

– Пришли в Измайлово! – приказала царица – и сама отправилась в Измайлово, хоть было уже за полночь.

Однако ни завтра, ни послезавтра она Деревнина не дождалась: в Тайной канцелярии порешили ждать государя и отдать дело на его разрешение. Деревнина кое-как начали лечить. Шло время, и Прасковья ждала появления Петра все с большим страхом, ибо до нее начало доходить: она сама, своей бабьей дуростью и вспыльчивостью, придала находке Деревнина чрезмерно большое значение. И теперь Петр не успокоится, пока не узнает содержания цифирного письма…

«Боже! Где был мой разум? Где был мой ангел-хранитель? И куда же ты, Господи, смотрел?!» – думала Прасковья, не уставая трястись от ужаса.

Впервые она ждала приезда деверя не с любовью и надеждой, а с неприкрытым ужасом. Она даже заболела от страха и два месяца носа не казала в Москву. Правда, государь навестил ее сам, приехав в Измайлово, и Прасковья поняла, что он еще не знает ни о чем. Иначе не был бы он по-прежнему приветлив.

Строго говоря, у Петра было чем в ту пору заниматься. «Птенцы его гнезда» все были заядлые казнокрады. В те дни пострадали Шафиров, Скорняков-Писарев, даже сам Меншиков, а уж чинов низших и не счесть. Но вот наконец дошла очередь и до Деревнина.

Учинили следствие по делу об избиении. Виновных надобно было наказать. Вся свита Прасковьи была заключена в железы и бита батогами – в числе прочих оказался и Никита Иевлев, единственный, кто свою госпожу пытался усмирить.

А дело о цифирном письме Петр вел сам. Он позвал к себе Василия Юшкова и беседовал с ним один на один. Юшков отвирался как мог и нес такую околесицу, что Петр, который, как еще лет тридцать назад правильно заметила Прасковья, дураком отнюдь не был, сразу смекнул: тайны в том письме заключены страшные. Вопрос один: стоит ли их вскрывать?

И он повернул дело как-то так, что виноватым во всем оказался Юшков. Он носил при себе цифирное письмо, он его потерял, он не хотел открывать его содержания…