Елена Арсеньева: Обворожительная маркиза (Мари-Мадлен де Бренвилье, Франция)

Носить сутану Дегре мог с такой же непринужденностью, как мундир или платье светского щеголя. Он представил настоятельнице поддельные рекомендательные письма из Рима и оказался допущен в святая святых. А за приватным ужином в обществе аббатисы был представлен ее сестре, о которой ему было рассказано, что она – жертва людской злобы и зависти, ищущая справедливости у алтаря нашего Творца.

Дегре горячо одобрил такое поведение, но постепенно свернул с душеспасительных речей на изысканные тропы светской беседы. Маркиза пришла в восторг. Она соскучилась по обществу по-настоящему галантных мужчин, ведь ее кавалерист был сущий мужлан, а Дегре умел блистать в любой компании. А уж каким очаровательным он мог быть, когда хотел! Сейчас же он старался казаться совершенно обольстительным.

Есть такая старинная поговорка: «Клобук не делает монаха». В описываемое нами время она была чрезвычайно в ходу. Монастырские стены скрывали многие тайны порою самого что ни на есть интимного и непристойного свойства, поэтому маркиза ничуть не удивилась, обнаружив, что обворожительный аббат не прочь приволокнуться за нею. Он назначил свидание – сначала в монастыре. Но в святых стенах, да еще под неприязненными взорами монахинь, ему никак не удавалось проявить той пылкости, которой жаждала маркиза и которой, судя по его поведению, жаждал он сам. Умело разжигая пламень, Дегре довел маркизу до того, что она сама назначила ему свидание… причем в известном только ей тайном убежище за пределами монастыря.

Это была победа! Лишь только маркиза появилась в уединенном доме, Дегре стиснул ее в объятиях, как бы не владея собой… но тут же объятия его разжались – и Мари-Мадлен оказалась в руках стражников, прятавшихся в засаде. После чего ей было сообщено, что она арестована и должна предстать перед судом.

Узреть на месте пылкого любовника сурового преследователя было слишком для нежной, чувствительной отравительницы. Она лишилась сознания и пришла в себя лишь в Париже, в тюремной камере…

Слишком долго и страшно описывать те пытки, которые пришлось перенести Мари-Мадлен де Бренвилье, прежде чем она полностью признала свою вину в том, что была, как говорится, большой мастерицей «подсунуть заряженный пистолет в бульон». Наконец правосудие свершилось. Смерть под топором палача уже казалась ей желанным облегчением. Она не щадила никого – не пощадили и ее. Все мыслимые и немыслимые истязания пришлось ей перенести, потому что она запиралась в каждом слове, цеплялась за малейшую попытку отрицания очевидного и никак не хотела признавать свою вину.

Очень может быть, на своем пути страданий Мари-Мадлен не раз вспомнила страдания жертв своих. Может быть даже, она жалела их, задумывалась о том, стоили ли деньги той боли, которую она теперь вынуждена терпеть…

Впрочем, почему-то кажется, что этого так и не произошло, что, окажись у Мари Бренвилье возможность повторить преступления, она бы их повторила. Ведь люди, вместо сердца у которых слиток золота, не способны раскаяться.