Елена Арсеньева - Любовные чары

Утро не принесло ничего нового, кроме открытия, что смерть Марины будет отсрочена, потому что у нее были с собой сыр, хлеб и вода.

Сначала она принялась делить свой жалкий припас на дни, но потом ужаснулась тому, что ей предстоит провести здесь несколько дней, постепенно лишаясь рассудка от безнадежности. И торопливо съела чуть не половину.

Сегодня она с меньшим ужасом глядела в будущее, потому что, снова осмотрев свое узилище, в складках платья Гвендолин обнаружила маленький стальной ножичек со стальной же рукоятью и лезвием столь острым, что лишь чудом не порезалась. Марина осознала: она вовсе не обречена на мучительную смерть от голода и жажды, ибо в ее власти в любой миг прервать мучения. Несомненно, этим самым ножичком Линкс вскрыл вены страдалице Гвендолин. То-то небось усмехается сейчас в аду (ежели котел с кипящей смолою или раскаленная сковорода, назначенные ему отныне и вовеки, располагают к усмешкам), наблюдая, как его ненасытная злоба обретает новую жертву!

А Десмонд так ничего и не узнает… Любовь, нет, страсть к «русской кузине» ушла, и можно не сомневаться, что он весьма скоро найдет утешение сердцу и телу. О, если б только еще раз его увидеть, еще раз шепнуть ему: «Люблю!» Из глаз Марины хлынули слезы.

Но что это? Что за странные звуки доносятся словно бы из стены?

Марина задержала дыхание. Послышалось? Нет, что-то отчаянно скребется и… мяукает. Макбет!

Она упала на колени, замолотила кулаками по стене. Куски штукатурки и иссохшей глины отпали, и над самым полом открылось малое отверстие. Только ладонь можно было туда просунуть, и эта ладонь тотчас была горячо, шершаво облизана.

– Макбет, миленький! Спасибо тебе! – Марина не осознавала, что говорит по-русски, но чудный кот, несомненно, все понял, потому что еще жарче принялся ласкаться к ней.

– Макбет, не уходи… – зашептала она, пытаясь расширить отверстие.

Безрезультатно. Неужто господь так скуп, что послал ей утешение без надежды на спасение? Как ни умен Макбет, он всего лишь кот, ему не удастся привести помощь…

И вдруг ее осенило. Приговаривая: «Макбет, Mакбетушко! Не уходи, голубчик!» (причем кот старательно мяукал в ответ, как бы убеждая Марину, что он здесь), она рванула полоску от нижней юбки, ткнула ножичком, даже не ощутив боли, в безымянный палец и принялась выводить буквы на тонкой батистовой полосе. Слова отчаяния, любви, надежды так и рвались из сердца, но вывести удалось лишь немногое: «Я в западне. Картина. Дама в темнице. Спасите. Десмонд, люблю тебя! Марина».

Ей пришлось писать по-английски и доверить свою любовь всякому досужему взгляду. Но напиши она по-русски, какой-нибудь лакей мог бы счесть письмо пустыми каракулями и выбросить лоскуток – последнюю надежду Марины.

Макбет, словно поняв, что она хочет сделать, терпел, не отдергивал лапку, пока Марина наматывала на нее окровавленную ленту.

– Теперь иди, Mакбет, – шепнула она, и горло ей перехватило. – Слышишь, Макбетушко? Брысь!

Она услышала легкий шорох – и зажала себе рот, чтобы не закричать, умоляя кота остаться, разделить ее последнее одиночество. Это была тяжелая минута…

Минута растянулась в несчетные часы, в течение которых Марина не раз готова была схватиться за нож, чтобы прекратить свои душевные мучения. Однако в некий последний миг вставал перед ней образ Десмонда, и жажда увидеть лицо любимого вселяла в нее решимость продолжать жить… продолжать страдать.

Помощь могла прийти в любую минуту. Помощь могла не прийти никогда. Скажем, повязка соскользнула с лапки Макбета…

Марина предпочитала не думать об этом. Она cтаралась вообще ни о чем не думать. Она то засыпала, то вскидывалась, потому что все время слышался ей скрежет отворяемой потайной двери.

Шаги, раздавшиеся вдруг, сначала показались ей всего лишь поступью некоего призрака, рожденного ее измученным воображением. «Десмонд…» – пролепетала она, с трудом вырываясь из тяжелого сна, готовая вновь провалиться в его бездонные черные глубины. И сердце ее перестало биться, когда насмешливый женский голос произнес:

– «Десмонд, люблю тебя!» Предсмертное признание дорого стоит. Жаль, что Десмонд его не прочел, правда? И уже не прочтет.

Это была Джессика.

Ужасно – или смешно? – что первым побуждением Марины было броситься ей на шею, как подружке, крича от счастья. Но в следующее мгновение страх всецело завладел ею: ведь ни тон, ни слова Джессики не обещали никакой надежды. Взгляд ее немигающих, загадочных глаз был полон жгучего торжества.