Синтия Томасон: Песня реки

Миссури, 1872 год

Анна в недоумении смотрела на стоявшего перед ней небритого человека. Кто бы это мог быть? «Мой дядя», – догадалась она, хотя они не виделись очень давно. Тогда ей было, кажется, лет девять, и абсолютно точно она помнила только его эксцентричность и всякие уморительные штучки. Теперь, глядя на него глазами двенадцатилетнего подростка, она плохо представляла себе, как этот невзрачный крепыш в мешковатой одежде может быть родным братом ее отца. Отец был таким высоким и красивым!

– Анна, скажи что-нибудь своему дяде, – подталкивала ее директриса к мужчине. – Иначе он подумает, что ты не в себе. Ведь не можешь же ты совсем не помнить родного дядю!

Признать, что в твоей голове сохранились лишь жалкие крохи воспоминаний о родственнике, хотя ты и общалась с ним всего три или четыре раза, было бы верхом неразумности. В свои юные годы Анна Роуз Конолли в этой жизни четко усвоила одно: нужно любыми путями выбираться отсюда. И в душе она молилась счастливому случаю, даровавшему ей надежду на освобождение.

Добрые глаза мужчины смотрели на Анну из-под полей запыленного серого котелка.

– Она вполне могла забыть меня, – сказал он директрисе, пристально глядя на племянницу. – Боюсь, это в самом деле так, мэм. У нас не было возможности хорошо узнать друг друга.

Хотя верхнюю губу мужчины прикрывали давно не стриженные, неухоженные усы, Анна поняла, что он улыбается, и вообще лицо его выглядело очень приветливо.

– Ну конечно же, я помню вас, дядя, – с притворной убежденностью сказала Анна. – Как вы там? – добавила она непринужденно, как обычно справляются о здоровье близких часто встречающиеся родственники.

Дядя снял котелок, и непослушные полуседые вихры тут же затопорщились во все стороны над круглой вмятиной его черепа.

– У нас все хорошо, – бодро сказал он, – я считаю, даже прекрасно. Хотя, конечно, прискорбное известие о кончине твоих родителей сразило меня…

– Теперь это уже позади, дядя. И вам не стоит возвращаться к печальному прошлому через столько лет.

Мужчина чуть наклонил голову и с подозрением посмотрел на девочку, словно усомнившись в ее столь стоическом самообладании.

– Твой папа как-никак приходился мне родным братом, – заметил он, – и вообще, это был замечательный человек. Да и с мамой твоей у меня тоже были самые теплые отношения. И… ты прости меня, Анна, что я так долго до тебя добирался. Надо было сделать это раньше. Но я только на прошлой неделе приехал в Ганнибал. Пошел за своей почтой и узнал…

– Это не имеет никакого значения, – прервала его директриса и повернулась к девочке. – Ведь ты все равно благодарна дяде, что он приехал за тобой? Верно, Анна? – Она положила руку поверх ее коротких белокурых кудряшек и пригнула ее голову, принуждая этим подобием кивка выразить согласие.

Воспитанница с готовностью поддержала инициативу своей начальницы. В конце концов директриса сказала правду – Анна была бы признательна любому изъявившему желание забрать ее от мисс Брокман. Она поспешно протянула руку к небольшому потертому саквояжу, стоявшему у нее в ногах, и сказала:

– Ну пойдемте же, дядя!

– Анна, ты хорошо подумала? – спросил Мик Конолли. – Ты действительно этого хочешь? Может, нам все-таки потолковать без спешки? – Прежде чем взять ее пожитки, он долго и пристально вглядывался в решительное лицо девочки. – Ну что ж, – сказал он наконец, – я вижу, ты уверена в своем решении.

– Она только о вас и говорила, мистер Конолли, – сказала директриса, легкими толчками подгоняя Анну к двери. – Все время, пока вы не приехали.

Анна даже отскочила на безопасное расстояние, боясь, что столь беспардонной ложью мисс Брокман навлечет на себя немилость Творца, который обрушит на них свой гнев. Однако реакции с неба не последовало, директриса не пала замертво, поверженная молнией. Кара Божья и на этот раз обошла ее стороной.

– Тебе стоит поторопиться, пока еще не стемнело, – сказала она Анне. – Сент-Луис не то место, где можно спокойно разгуливать вечером. С началом золотой лихорадки город стал прибежищем воров и бандитов.