Вирджиния Линн - Влюбленный мститель

– Когда-нибудь... возмездие... тебя настигнет!

– Жаль только, что тебе не дожить до этого дня! – последовал безжалостный ответ.

– Врешь! Я доживу! – раздался срывающийся ребячий голос.

Незнакомец слегка повернул голову в маске и переключил внимание с умирающего на мальца. Лицо подростка дышало ледяным презрением.

«Этот гаденыш наверняка не забудет этих роковых минут и непременно захочет отомстить убийцам отца», – мелькнуло в голове всадника. Он ощутил секундное замешательство; глаза его сузились, превратившись в щелочки.

– Неужели? – издевательски спросил он. – Тогда мне придется пристрелить и тебя вместе с твоим папашей. Ты сам сделал свой выбор!

– Хорошо, – согласился юный сквоттер. Голос его прозвучал так тихо, что убийце пришлось подъехать ближе, чтобы расслышать его слова. – Это мой выбор.

Всадник заметил в руке у парнишки револьвер старого образца; в зареве пожара зловеще темнел вороненый ствол. Оружие, пусть даже в руках отрока, не предвещало ничего доброго. Убийца непроизвольно натянул поводья, и конь под ним возбужденно загарцевал.

– Не слишком ли смелы речи для такого малолетки? – Смех всадника прозвучал неестественно.

Подросток нажал на спусковой крючок. Щелчок осечки прозвучал довольно громко, его не заглушил даже бешеный рокот ночного пожара. Парнишка знал, что делает; пускать в ход оружие было для него не внове, и он немеющими пальцами продолжал сжимать тяжелый револьвер. Мужчина выругался. По лбу заструился пот, в глазах негодяя сверкнула лютая злоба. Боязливо покосившись на истекавшего кровью сквоттера и будто ища у него поддержки, он сверлил взглядом юнца.

– Не делай... не делай этого, сынок... не надо, – натужно прохрипел раненый. – Остальные... дружки его… убьют тебя. Да поможет тебе Бог!..

Это были последние слова отца. На губах умирающего пузырилась кровавая пена, по подбородку сочилась темная струйка. Паренек бросился на колени – прямо в пыль и хлопья горячего пепла – и склонился над отцом. Черты юного лица исказило горе. Револьвер выскользнул из ослабевшей руки подростка.

Всадник дал шенкеля, и лошадь вздыбилась в ореоле клубов пыли.

– Послушай, парень, твой пистолет, скорее всего, не стреляет! Вот... – Незнакомец пошарил у себя за спиной, рывком отцепил притороченный к седлу какой-то громоздкий предмет и бросил на землю. – В вашем сарае нашел. Может, этот бьет поточнее. Когда ты решишь, что уже подрос, приходи за мной!

На этот раз негодяй расхохотался глумливо и торжествующе.

Подросток взглянул на старый арбалет, валявшийся в паре шагов от него, но не сдвинулся с места. Убийца пришпорил лошадь и пустил ее в галоп. В воздух высоко взметнулась черная пыль.

Когда парнишка перевел взгляд на отца, тот уже не дышал. Всего несколько минут назад он был полон сил, а теперь жизнь навсегда покинула тело этого еще не старого, крепкого человека.

Паренек поднялся на ноги и проследил взглядом за остальными головорезами, поскакавшими вслед за первым, скорее всего их главарем. Никто из них не заговорил с юнцом, похоже, они даже не заметили его. Негодяи сделали то, ради чего явились.

Дом с оглушительным, треском рухнул на землю, и сразу воцарилась зловещая тишина, в которой тонули последние звуки от пожарища. От родного очага осталось лишь пепелище. Стиснув зубы, стоял осиротевший паренек, глядя на то, что с детства было его домом, и желание отомстить за все содеянное ночью зарождалось в его душе.

Чувство это разгоралось в юной груди ярким пламенем, становясь с каждой минутой сильнее. Подростку казалось, будто в его сердце поселился дикий зверь, вскормленный ненавистью и нетерпеливо рвущийся на свободу.

– Я еще рассчитаюсь с тобой! – негромко произнес парнишка. – Бог мне поможет. Я тебя все равно найду!

1879 год

– Без моего сигнала не стрелять!

Калеб Хардин стянул с шеи красный платок, сложил треугольником и сделал из него маску на пол-лица, завязав сзади узел. Жаркое техасское солнце припекало невыносимо – казалось, жгучие лучи проникают даже сквозь, фетр стетсоновской широкополой шляпы. Конь Калеба дернулся, нетерпеливо забил копытами по камням. Тишину нарушало лишь приглушенное позвякивание удил и лошадиной сбруи да поскрипывание кожаного седла. Пыль висела в воздухе непроглядной пеленой, тяжело оседала и густо покрывала низкорослые чахлые деревья, острые обломки скалы, облепляла людей, сгрудившихся в этом гиблом месте.