Джулиана Гарнетт - Клятва рыцаря

Импульсивно пальцы Люка сжали край ее туники, и он грубо притянул девушку к себе, побуждаемый желанием подавить ее сопротивление, погасить эту презрительную искорку в ее дерзких глазах. Внезапный страх и тревога промелькнули в них, и Люк усмехнулся с удовлетворением.

– Боишься? Правильно, ты и должна бояться меня. Я не настолько терпелив, чтобы долго возиться с упрямыми саксонками, слишком глупыми, чтобы понять, что у них все равно нет другого выбора.

Кора изо всех сил уперлась кулаками ему в грудь, тщетно борясь с его железной хваткой.

– А ты ждал, что они кинутся в твои объятия, твои и короля Вильгельма, такого же ублюдка, как и ты?.. Присяга вассала – это одно, но разве нормандские обычаи требуют, чтобы я отдала еще и свою невинность?

За этими сказанными вызывающим тоном словами Люк, однако же, почувствовал и страх. Она не сомневалась, что сейчас подвергнется насилию. Можно было бы, конечно, воспользоваться правом победителя, но он этого не любил. Люк предпочитал женщин, льнущих к нему и ласковых, а не кусающихся и царапающихся, словно кошки, так что пропадало всякое желание ложиться с ними в постель. Но зачем говорить ей об этом? Пусть боится. Ему будет лишь на руку, если при виде его она будет дрожать от страха.

– Девица?.. – сказал он по-французски и, негромко рассмеявшись, вернулся к английскому. – Даже если ты и вправду девственница, ты слишком высоко себя ценишь. Неужели ты думаешь, что твоя невинность – равноценная плата за тот ущерб, что ты причинила королю? – Кора зашипела на него, пытаясь вырваться, но он держал ее крепко. – Нет, и не думай сбежать от меня. Когда я захочу, я возьму тебя. А пока что твоей клятвы для меня будет достаточно.

Ее глаза вонзились в него как кинжалы.

– Я никогда не принесу клятву верности ни тебе, ни Вильгельму!.. И тебе придется сначала убить меня, если ты захочешь мною овладеть.

– Неужели? Попробуй-ка вырваться от меня… Ну как, смогу я сделать то, что пожелаю?

– Отпусти меня!

Побуждаемый настолько же своим грубым желанием, насколько и ее упрямым вызовом, Люк запустил руку ей в волосы и оттянул голову назад, чтобы поднять лицо. В глазах ее промелькнула паника.

– Ты сказал, что тебе нужна лишь моя присяга…

– Да, но еще я сказал, что возьму тебя, когда сам того захочу, принцесса.

– Не называй меня так! Будь ты проклят!.. – Слова вырывались у нее из горла с хриплым, придушенным всхлипом. – Никогда не называй меня так…

Она отвела колено, и Люк едва сумел избежать удара в пах. Обеими руками он обхватил пленницу покрепче за поясницу, чтобы ближе прижать к себе. Не в силах удержаться, Люк наклонился и приник к ее губам в грубом, властном поцелуе, которому, казалось, не будет конца.

Это был поединок характеров, в котором он должен был победить, но – черт возьми! – похоже, он недооценил то действие, которое юная саксонка производила на него. Он имел многих женщин, но никогда еще не держал в объятиях такую, как эта. Никогда ни в чем прежние любовницы не пытались противодействовать ему. Большинство женщин, с которыми он имел дело прежде, были слабыми жеманными созданиями, которые своими вздохами и заверениями в вечной любви очень быстро надоедали ему.

Эта была не такая. Она была как огонь и лед, вся вызов и непокорность, а это могло возбудить любого мужчину. И все же Люк не ожидал, что Кора так подействует на него, вызовет такое страстное желание, которое вмиг затуманило все воспоминания о других женщинах.

Господи Иисусе, ее рот был мягким, медово-сладким и горячим, как тот огонь, который тотчас же загорелся и в его жилах. Люк дрожал от вожделения. Он страстно желал ее. Ему хотелось сейчас же повалить ее на кровать и, распластав под собой, войти в нее, чтобы получить облегчение, которое могла бы сейчас дать ему только эта женщина. И все же он знал, что этого не будет. Знал твердо, даже когда почувствовал, что ее тело становится податливым, вяло обвисает в его руках, что служило верным сигналом того, что женщина готова уступить.

Лишь после этого Люк поднял голову и позволил ей высвободиться, сделав нетвердый короткий шаг назад. Жаркий румянец окрашивал ее щеки, хотя губы были странно бескровными, а глаза, словно два больших голубых самоцвета, изумленно глядели из-под ровных, высоко поднятых бровей. Кора вся дрожала, обхватив себя руками, словно стояла на холодном ветру.

Но едва переведя дух, девушка тут же дрожащим голосом выпалила:

– Я вижу, что нормандцев не зря считают скотами. У них нет ни чести, ни совести.