Валери Кинг: Покорившие судьбу

Вечером того же дня сэру Перрану Блэкторну вместе с бокалом хереса принесли весть о смерти Оливии. Ах, как не вовремя и некстати, хмурясь, подумал он. Когда дворецкий ушел, он откинулся на спинку старинного, времен королевы Анны, глубокого кресла с обивкой из красно-коричневого бархата и устремил неподвижный взор в огонь. Некоторое время было слышно только потрескивание поленьев в камине.

– Проклятье! – пробормотал наконец он и встал, опираясь на трость с набалдашником слоновой кости.

Сэр Перран пребывал в полном здравии и, для человека, доживающего седьмой десяток, сохранился очень недурно. Он вполне мог бы обходиться без трости; однако он уже давно заметил, что мнимая хромота вселяет сочувствие и почтение в души ближних. Из всех его знакомых самая отзывчивая душа была у Оливии. Но увы, Оливия умерла.

Что ж, видно, придется перенести все свое внимание с матери на старшую дочь.

Саламанка, Испания

Близилась полночь. Сидя на армейской койке, майор Эдвард Блэкторн при свече перечитывал письмо с соболезнованиями, недавно полученное от Джулии. Буквы кое-где расплылись – вероятно, она не раз плакала, пока писала. Да и у Эдварда сердце до сих пор сжималось от тоски при воспоминании о смерти Джорджа. В письме он не рассказал Джулии всей правды о том дне; на самом деле все было гораздо страшнее.

Одной рукой он сжимал тогда исхудалые пальцы брата, другой стирал пот со своего лба. Узнав о болезни Джорджа, жена одного из офицеров сунула Эдварду в руку надушенный платок, который пришелся очень кстати: в госпитале Эдвард не расставался с ним ни на минуту.

Под горячим испанским солнцем полог палатки, в которой располагался полевой госпиталь, накалился так, что невозможно было притронуться. Над рядами притиснутых друг к другу коек стоял тяжелый запах гнили и человеческих испражнений: здесь лежали больные гангреной и дизентерией. Когда к горлу подступала тошнота, Эдвард подносил к носу пропитанный розовым ароматом платок, и на время ему становилось немного легче.

Джорджа лихорадило, он то терял сознание, то снова приходил в себя. Из него уже выходила одна кровавая жижа. Эдвард глядел в любимое лицо брата, обезображенное смертельным недугом. Разве в детстве, бегая по зеленым холмам, он мог предугадать такой конец? Проклятая болезнь превратила Джорджа, когда-то самого крепкого из братьев, в страшную тень.

Из их большой когда-то семьи в живых остались только они с Джорджем, и вот Джордж тоже умирал. Всех – отца, мать, Стивена и Джорджа – погубила война с Бонапартом. Стивен пал три года назад в Талаверском сражении. Родители погибли еще раньше, в конце прошлого столетия.

Побелевшие пальцы Джорджа под рукой Эдварда слабо шевельнулись. Эдвард отнял ото рта платок и всмотрелся в лицо брата. Оно было на удивление спокойно.

– Скажи… – прошептал Джордж, – верно ли, что Веллингтон, когда отдавал приказ о наступлении… не доел жареного цыпленка? – Дыхание со свистом вырывалось из его груди.

Эдвард улыбнулся сквозь слезы. Больше всего ему будет недоставать насмешливого острого ума Джорджа.

– Так говорят, – отвечал он. – Мне рассказывали, будто он сидел за столом и ел с отменным аппетитом, но посреди трапезы вдруг отбросил цыплячью ножку, схватился за подзорную трубу и, увидав брешь в переднем эшелоне французов, сказал: «Вот и славно». В тот же час его адъютанты поскакали с пакетами по всем дивизиям – и вот мы здесь.

Джордж сжал его руку.

– Поддайте французам чертей… за меня, – прошептал он, и его последний вздох растаял в смраде полевого госпиталя.

Теперь, сидя на своей койке с бокалом мадеры и письмом Джулии в руках, Эдвард как бы снова прощался с братом и не сдерживал струящихся по щекам слез. Наконец он отставил бокал и вытер слезы. Он будет драться с проклятым корсиканцем, пока не победит – или не ляжет сам бездыханным на поле брани.

Бат, Англия

Июнь, 1814

Джулия стояла у входа в бальную залу городского Дома балов и собраний на Алфред-стрит. Щеки ее пылали. Чувствуя, как влажная нижняя рубашка липнет к ногам, она чуть не сгорала со стыда. Неужто это она, Джулия Вердель, могла опуститься так низко?

Но что еще оставалось делать? – тут же возразила она самой себе. Лорд Питер Лонгтон оказался весьма сдержанным ухажером и проявлял не большую пылкость натуры, чем разомлевший на солнышке ленивый кот. Пришлось сбрызнуть сорочку водой, чтобы легкое, полупрозрачное бальное платье из белого муслина с превосходным брюссельским кружевом соблазнительнее обрисовывало бедра. Она даже слегка нарумянила губы и щеки: может быть, хоть эти маленькие хитрости проймут сердце его милости.