Лоретта Чейз: Рискованный флирт

Сам избитый в кровь, Себастьян глумливо обвел глазами кружок зрителей.

– Кто еще? – спросил он, едва дыша.

Никто не проронил ни звука. Он направился к выходу, и перед ним расступились.

Когда Себастьян прошел полдвора, неприятную тишину прервал голос Уорделла:

– Хорошая работа, Блэкмор!

Себастьян остановился и оглянулся.

– Иди к черту! – крикнул он.

Уорделл с приветственным криком подбросил шапку в воздух. В следующий миг в воздух взлетели десятки шапок, все кричали слова приветствия.

– Тупые мерзавцы, – пробормотал себе под нос Себастьян, мысленно подкинул шляпу – его была затоптана и не подлежала восстановлению – и сделал шутовской поклон.

В следующее мгновение его окружили смеющиеся мальчики, а еще через минуту он сидел на плечах у Уорделла и чем больше ругал этих идиотов, тем больше они радовались.

Вскоре он стал закадычным другом Уорделла. А потом, естественно, было уже поздно вспоминать о добродетелях.

Из всех озорников Итона, которых поркой и пинками загоняли в зрелость, кружок Уорделла был наихудшим. Помимо обычных итонских проказ и задирания несчастных местных жителей, они играли в карты, курили и пили, приближаясь к возрасту половой зрелости. Затем к забавам добавлялись посещения проституток.

Себастьян был посвящен в тайны эротики в тринадцать лет. Уорделл и Мэллори – мальчик, который некогда предложить замочить Себастьяна в сортире – напоили Себастьяна джином, завязали ему глаза, долго водили по городу и, наконец, одолев один лестничный пролет, втолкнули в затхлую комнату. Они раздели его догола, сняли с глаз повязку и вышли, заперев за собой дверь.

В комнате кадила вонючая керосиновая лампа, на полу лежал грязный матрас, на котором сидела пухлая девчонка с кудряшками, голубыми глазами и носом-пуговкой. Она уставилась на Себастьяна, как на дохлую крысу.

Ему не надо было объяснять почему. С прошлого дня рождения он вырос на четыре сантиметра, но по-прежнему походил на домового.

– Я не буду это делать, – сказала она и надулась. – Хоть бы и за сто фунтов.

Себастьян обнаружил, что в нем еще остались кое-какие чувства, иначе это его не задело бы. В горле стало горячо, захотелось плакать, и он ее возненавидел. Глупая шлюшка! Будь она мальчишкой, он бы как следует поколотил ее.

Но Себастьян уже научился скрывать свои чувства.

– Плохо, – холодно сказал он. – У меня сегодня день рождения, и я был в таком хорошем настроении, что думал заплатить тебе десять шиллингов.

Себастьян знал, что Уорделл не дает проституткам больше шести пенсов.

Она бросила на Себастьяна мрачный взгляд, опустила его вниз, на его мужское достоинство. И там задержалась и оно мгновенно отозвалось, стало набухать. Ее нижняя губа задрожала.

– Я сказал, что у меня хорошее настроение, – повторил Себастьян, прежде чем она смогла бы посмеяться над ним. – Так что даю десять и шесть. Не больше. Если тебя это не устраивает, я всегда могу найти другую.

– Я могу закрыть глаза, – сказала она.

Он презрительно улыбнулся:

– Закрывай или открывай, мне все равно – за свои деньги я получу все, что надо.

Он и получил, причем она не закрывала глаза и проявила такой энтузиазм, какого только может пожелать парень.

Позднее до Себастьяна дошло, что это было ему уроком – он усвоил урок так же быстро, как делал все на свете. Отныне его девизом станет лозунг Горация: «Делай деньги законными способами, если можешь; а если не можешь, то с помощью денег».

Со времени поступления в Итон все, что Себастьян получал из дома, – это короткие, в одно предложение записки, сопровождавшие плату за четверть. Их писал отцовский секретарь.

Когда время пребывания в Итоне подходило к концу, Себастьян получил письмо в два параграфа, извещавшее, что дальше он будет учиться в Кембридже.

Он знал, что Кембридж – прекрасный университет и многие считают его более прогрессивным, чем монашеский Оксфорд.

Но Себастьян также знал, что не по этой причине отец избрал для него Кембридж. Баллистеры обучались в Итоне и Оксфорде практически со времени основания этих заведений. Послать сына в другое место было для лорда Дейна способом отречься от него, сказать миру, что Себастьян – мерзкое пятно на древнем гербе. Чем он, разумеется, и был.

Он не только вел себя как монстр, – правда, не настолько, чтобы его отчислили, – но у него была и внешность монстра: рост выше шести футов, смуглый до черноты, твердый как кремень.