Кэтрин Гаскин - Зеленоглазка

После этого я с твердой решимостью закрыла дверь, больше уже ни разу не обернувшись назад. И все-таки до конца спокойной я оставаться не могла, поэтому, когда я снова села на лестничную площадку и начала надевать ботинки, то почувствовала, что пальцы мои дрожат и не слушаются. В спешке я затянула один шнурок слишком сильно, и он порвался прямо у меня в руках. Как умела, я постаралась соединить шнурок, но теперь его хватало лишь на половину ботинка. Начав спускаться по лестнице, я обнаружила, что, оставшись не до конца зашнурованным, ботинок с шумом хлопает при каждом шаге и звуки эти зловеще разносятся по всему дому. Никогда еще я не ощущала себя такой одинокой, как в эти минуты.

В камине лежали вчерашние остывшие угли. Я отрезала себе немного хлеба и сыра в дорогу и едва устояла перед соблазном развести огонь и вскипятить чай – больше всего на свете мне хотелось хоть как-то согреться и успокоиться. Но пусть лучше эти холодные угли сыграют в мою пользу. Я не стала брать у Гриббона даже походную флягу, потому что кто-нибудь мог опознать ее. Зачерпнув из ведра кружку холодной воды, я жадно выпила ее и после этого приступила к последней операции – отодвинула расшатанный каминный кирпич, за которым Гриббон держал деньги. Наверное, он считал меня совершенной тупицей, потому что не догадывался, что почти с самого начала я знаю, где он хранит деньги. Слишком много времени я проводила на кухне, чтобы не заметить всей этой его пьяной возни с кирпичом и загадочного поглядывания в сторону камина. Единственное, чего я тогда боялась, это чтобы о тайнике не пронюхал Джордж. Он бы не удержался, чтобы не прихватить с собой деньги. Достав перепачканную сажей кожаную сумку, я не стала даже заглядывать внутрь, чтобы сосчитать, сколько там денег. Это было сейчас не важно. Все равно все они уйдут в землю.

Под навесом, там, где умер мой отец, я взяла лопату, которой Джордж копал для него могилу. Я понимала, что, если хочу взять себе иное имя и стать как бы другим человеком, следует перерезать все нити, связывающие меня с девушкой из «Арсенала старателя». Одной из таких нитей был покойный отец. Я должна избавиться от всей его одежды, от всех вещей, которые, пусть случайно, но все же могли навести на него. Если в газетах появятся заметки о том, что разыскивается девушка, которую видели с Гриббоном в «Арсенале старателя», то мне, чтобы не попасть под подозрение, нельзя иметь ничего общего со своим старым именем. А если я встречу на приисках Джорджа, то остается только надеяться, что у него хватит ума молчать, хотя как раз от него-то можно было ожидать всего чего угодно. Слишком силен в нем инстинкт самосохранения.

Яму я вырыла почти под самой бочкой для питьевой воды. Гриббон заполнял ее несколько раз в день, чтобы сохранять чистой воду в реке, – он не разрешал людям водить животных к водопою. Бочка стояла на самом берегу, поэтому земля там была мягкой и влажной; к тому же там всегда было множество следов, оставленных людьми и животными. Каждый, кто задерживался возле таверны, непременно оставлял свои следы рядом с бочкой или поблизости от нее, на берегу. Рыхлая, истоптанная земля вряд ли способна привлечь внимание полицейских.

После того как я вырыла ямку примерно в три фута глубиной, земля стала тверже, потому что кончился ее верхний слой, пропитанный влагой. Теперь я поняла, почему Джордж так мучился, копая отцу могилу. Я провозилась с ямой невероятно долго, наверное, мне следовало бы воспользоваться киркой. К тому же приходилось все время озираться, вглядываясь в деревья и дорогу, чтобы вовремя заметить пыль от приближаюшейся повозки. Больше всего я опасалась какого-нибудь одинокого всадника, который мог меня увидеть раньше, чем я его. На всякий случай я присмотрела укромное местечко в кустарнике на другом берегу речки, куда, имея достаточно времени, можно было спрятаться. О том, что произойдет, если эту зияющую дыру в земле обнаружат до того, как она будет заполнена, я старалась не думать.

Когда я сочла, что яма уже достаточно глубока, то принесла все, что собиралась положить туда: одежду отца, деньги и книгу, которой мне было очень жаль. Ее я опустила в последнюю очередь, чтобы не путать со всем остальным. В ней не было ничего особенного – какой-то унылый фолиант под названием «Основы бухгалтерии». Возможно, Элиу Пирсон слегка подшутил, оставив мне эту книгу на память о лондонском мануфактурном магазине, о тех незабываемых днях, когда мы получали уроки скрупулезности, изучая ее страницы; а может, это было косвенное напоминание о нашем разговоре, в котором он предупреждал меня, что для продвижения по жизни мне следует больше пользоваться внутренним содержанием головы, поскольку с внешним, то есть с лицом, мне не совсем повезло. Так или иначе, я бережно хранила эту книгу всю дорогу из Лондона и даже коротала долгие часы путешествия, уткнувшись в нее и воскрешая в памяти ее хитрую науку. И вот теперь случилось так, что она стала вещественным доказательством, так как на внутренней стороне обложки каракулями было написано имя Элиу Пирсона и, ко всему прочему, мое имя – я вывела его сама каллиграфическим почерком, которым очень гордилась. Было рискованно оставлять книгу неуничтоженной; однако невозможно было ни вырвать страницу с именами, ни сжечь книгу целиком, так как для этого понадобился бы большой костер, да и к тому же остались бы следы. Поэтому пришлось тоже бросить ее в яму – и мне показалось, что я бросила туда частичку самой себя.