Нэнси Като: Все реки текут

Рассвет был еще далеко. Дели тихонько встала, оделась. Хотелось постоять одной на палубе, в последний раз покачаться вместе с судном на длинных волнах южного моря, представляя, будто под ней гигантский скакун, которого пустили галопом по морским равнинам.

Вчера она разглядела на северо-западе береговую линию: низкую, голубую, загадочную. А вечером с берега прилетел теплый ветерок, повеяло чем-то пряным.

– Это дерево эвкалипт, – объяснил отец. – Оно растет у самого берега, ветер и напитался его ароматом.

В густой темноте глаза различали лишь шипящую пену вскипающих за кормой воли да несколько звезд, на которые медленно и неумолимо надвигалась огромная туча. Корабль шел на раздутых парусах, ветер свистел в мачтах.

Призрачный свет компасной лампы извлек из темноты рулевого, позади него Дели разглядела вахтенного. Кроме них и дозорного в носовой части палубы никого не было.

Высоко вздымались волны, и море белело барашками, четкими и яркими на темной поверхности.

Внезапно сквозь свист ветра донесся крик дозорного:

– Рифы! Впереди рифы!

Вахтенный проревел команду, рулевой резко повернул колесо руля до упора, но было поздно: оглушительный удар потряс корабль, раздался треск расщепляемого дерева. Мачты гнулись, словно деревья на ураганном ветру, лопались удерживающие их стальные тросы. Высокая вспененная волна поднялась из-за кормы и всей своей мощью обрушилась на разбитый корабль. На палубе в этот миг оставалась одна Дели Гордон. Ледяная волна накрыла ее и вынесла в открытое море.

Крошечный шаткий состав, с шипением выпуская пар, вполз в темноту станции. Всю дорогу, на которую ушло полдня и часть ночи, он еле тащился, то и дело тормозя и тут же снова трогаясь с места, отчего пассажиров нещадно трясло и качало. Добравшись, наконец, до станции, он остановился и теперь облегченно отпыхивался: дальше путей нет, можно отдохнуть, дорога была трудной.

Проводник отворил дверь и заорал, словно в купе была не одна Дели, а полным-полно пассажиров:

– Кума! Кума! Вылезайте, приехали. Дальше автобус повезет, мы в горы не ездим.

Дели принялась собирать разложенные по всему купе вещи: перчатки, ящичек с фруктами, журнал «Для вас, женщины». Вытащила из-под сиденья пузатый саквояж, в котором лежали запасная пара чулок, носовые платки, нижние юбки и туфли на смену; надела новую соломенную шляпу с черными лентами. Эту шляпу купил ей в Мельбурне адвокат – совсем незнакомый, но великодушный человек. Дели долго отказывалась, но он настоял, сказав, что дает ей деньги в долг, а когда они покончат с оформлением наследства, переходящего к ней после смерти отца, она при желании сможет отдать ему долг. И он прибавил к шляпке пару перчаток и туфли.

Здесь, в Австралии, ей на удивление везло на добрых людей. Миссис Браунлоу, которая заботилась о ней всю дорогу до Гулберна – там Дели пересела на другой поезд, – буквально силой впихнула ей саквояж с вещами, отдала даже одно из своих платьев (оно, правда, оказалось слишком велико) и дорожный плащ. Миссис Браунлоу прониклась к Дели искренним сочувствием, но ее чрезмерная опека утомляла, и девочка даже обрадовалась, когда осталась одна. Но теперь ей опять было не по себе. Вокруг непроглядная темнота, все чужое. Хоть бы дядя Чарльз встретил на вокзале.

Проводник, увидев осунувшееся бледное личико последней своей пассажирки, смягчился:

– Давай свой билет, дочка. И сумку давай. Все собрала? Под сиденьем смотрела?

Она вышла вслед за ним на ледяной ветер. Маленькую станцию освещали два тусклых квадрата фонарей. Навстречу Дели шагнул высокий человек с темной бородой и вислыми усами. На нем было длинное, почти до пят, пальто и широкополая фетровая шляпа.

– Мисс Филадельфия Гордон?

– А вы дядя ей? – вместо ответа спросил проводник. – Мне велено ее из рук в руки передать мистеру Чарльзу Джемиесону из Кьяндры.

– Это я. На вот, держи. И спасибо. – Он быстро вложил что-то в руку проводника и повернулся к Дели.

– Как ты, девочка? – Нагнувшись, он поцеловал ее, пощекотав усами.

Она робко улыбнулась. Чарльз Джемиесон приходился ей дядей не по кровному родству, а как муж маминой сестры. Но из всех родственников – а их у нее почти не осталось – он первый, кого она встретила на этой новой, незнакомой земле.

Дядя с удивлением оглядел ее.

– Значит, ты и есть Филадельфия? Я думал, ты совсем маленькая, по колено мне или, может, чуть повыше.

– Но, дядя, мне скоро тринадцать. И потом, у меня рост большой. Мама говорит, – она запнулась, и слезы, с которыми она недавно справилась, думая о предстоящей встрече, готовы были снова хлынуть из глаз. – Ма-мма говорила, что я слишком быстро вытянулась.