Лиз Карлайл - Никогда не влюбляйся в повесу

– Всегда торопишься выгородить его, да, маленький кусок дерьма? – просипел он. – Ну, если уж ты такой чертовски благородный, можешь подставить свою задницу вместо его, я не возражаю! А ну, Одиссей, задери-ка ему рубашку!

Старший из мальчиков испуганно отшатнулся, но стоявший позади негр успел перехватить его.

– С-сэр… – вытаращив глаза, пробормотал он, – я… я только хотел объяснить. Ни один из нас не пытался надерзить вам. М-мы… мы ни словечка не сказали… клянусь вам! И мы вовсе не пытались передразнивать вас! Это все павлин! Это же он закричал, сэр, разве вы не помните?

Но Одиссей, не слушая его возражений, уже стягивал ветхую рубашонку через его голову. Мальчишка извивался ужом, но все было напрасно. Младший из мальчиков испуганно прижал кулачки к губам – упав на землю, он сжался в комок и затрясся в беззвучных рыданиях.

В темных глазах мальчика заблестели слезы. Одиссей, содрав с него рубашку, швырнул ее в раскисшую под ногами грязь, потом заломил ему руки вверх, не давая шевельнуться. Щуплые плечи мальчишки выгнулись, словно крылья цапли.

– Ну, маленькие ублюдки, клянусь, вы будете проклинать этот день до конца своей жизни, – отвратительно ухмыляясь, прорычал дядюшка, поглаживая хлыст, словно в предвкушении развлечения. – Да-да, я имею в виду тот день, когда вы сошли с корабля, чтобы издеваться надо мной!

Старший из мальчиков покосился через плечо.

– Прошу вас, сэр, – взмолился он. – Отошлите нас обратно! Мы уедем. Даю вам слово, вы больше нас не увидите!

В ответ тот только хрипло расхохотался и взмахнул хлыстом. По окровавленному лицу Одиссея пробежала судорога. Он молча отвернулся.

Хлыст со свистом рассек воздух и посыпались удары, размеренные и оттого еще более безжалостные. Малыш, заткнув уши и закрыв глаза, старался не слышать криков старшего брата… омерзительного звука разрываемой хлыстом кожи. А пока длилась эта пытка, жаркое солнце все так же заливало обжигающими лучами землю, поднялся легкий ветерок и богачи в своих белоснежных особняках, подставляя истомленные жарой тела опахалам, приказывали слугам принести им холодного лимонада. Здесь, на островах, Господь Бог пребывал в своем собственном раю, и все шло своим чередом, как и должно было быть.

Когда малыш осмелился снова открыть глаза, Одиссей уже осторожно перекинул его брата через плечо и широкими шагами направился к дому, бесшумно ступая по мягкой земле, на которой рос сахарный тростник. Дрожа от страха, мальчик боязливо покосился на дядюшку.

И опрометью бросился бежать.

В октябре в Лондоне обычно царят сырость и промозглый холод. Костлявые ветки деревьев на площадях зябко дрожат на ветру, а немногие уцелевшие листья, вместо того чтобы живописно кружиться в воздухе, липнут к мостовой или цепляются к кованым железным оградам, образуя возле них неопрятные коричневатые вороха.

Слушая, как колеса кареты с легким шорохом разбрызгивают воду, Ротуэлл сунул в рот тонкую черуту [1]и, попыхивая ею, невидящим взглядом уставился на проносившийся за окном тротуар. В это время дня город выглядел опустевшим – только иногда за стеклом мелькали чернильные пятна зонтиков, когда припозднившийся клерк или слуга пробегал мимо, спеша куда-то по своим делам. Ни одного знакомого лица, подумал барон. Впрочем, и неудивительно, усмехнулся он про себя, – он ведь почти никого не знал в Лондоне.

Дождавшись, когда экипаж свернет на угол Кавендиш-сквер и Харли-стрит, он постучал в потолок бронзовой рукояткой дорожной трости, приказывая кучеру остановиться.

– Возвращайтесь на Беркли-сквер. – В густом тумане звучный, низкий голос барона напоминал раскаты приближающегося грома. – Я вернусь домой пешком, как только покончу с делами.

Кучер почтительно тронул сложенным вдвое кнутом шляпу, хлестнул лошадей и карета покатила прочь.

Стоя на краю тротуара, барон молча размышлял. Уж не свалял ли он дурака, явившись сюда? Возможно, его нетерпеливый нрав сыграл с ним дурную шутку, думал он, неторопливо шагая вверх по Харли-стрит. Да, возможно, все дело в этом. А в результате его ждет впереди еще одна бессонная ночь.

Накануне он вернулся домой из клуба «Сатир», когда небо на горизонте только-только начало сереть – в тот предрассветный час, когда все вокруг кажется призрачным. Приняв ванну и неприязненно покосившись в сторону накрытого к завтраку стола, он скривился, изо всех сил стараясь прогнать подступившую к горлу тошноту, после чего уселся в карету и отправился в Доклендс, в контору компании, принадлежащей их семье, с единственным желанием убедиться самолично, что в отсутствие сестры все идет как надо. Однако визиты в «Невилл шиппинг» неизменно приводили барона в дурное расположение духа – главным образом потому, что он – как он сам постоянно твердил – не желал иметь с проклятой компанией ничего общего. Так что он будет только счастлив сдать дела сестре, повторял Ротуэлл, и сделает это, как только Ксантии и ее новоявленному супругу надоест шляться по свету – пусть только объявятся, как он мигом переложит эту тяжкую ношу со своих на ее плечи, а дальше пусть делает с компанией, что ей заблагорассудится!