Джулия Хилпатрик - Ретт Батлер

Она отчетливо понимала, что это чистое безумие, умолять его вернуться сейчас, после стольких лет разлуки, но она уже ничего не могла поделать с собой.

– Ретт, я была так одинока без тебя, так одинока, – шептала она, чувствуя, что он рядом, и это счастье. Она посмотрела на него сквозь застилавшую ей глаза пелену слез и улыбнулась. Он тоже взглянул на нее, но не ответил на улыбку. Его тяжелое, волевое лицо превратилось в маску беспредельной скорби; ни один человек не выстрадал столько и не страдал так, как он.

«Пусть она обидела меня, – подумал Ретт, глядя в ее отчаянно молящие о пощаде глаза, – но ведь я обидел ее куда сильнее. Она столько пережила из-за меня, а я не смог простить ей мимолетной слабости…» Весь дрожа от ярости и восхищения, Ретт еле сдерживал желание сказать ей что-нибудь касающееся их двоих, что-нибудь до бесконечности нежное или до бесконечности непристойное. Однако стоило ему вглядеться в нее, как здравый рассудок смыло дикой сладострастной яростью. Негодование против ее лживых выходок, досада на судьбу, которая избрала эту женщину своим орудием, чтобы мучить его – все разом поднялось в нем. Затем боль его превратилась в ярость, в жажду мести, в потребность кинуть ей окаянной, в ее напудренное личико весь свой гнев, все презрение и осуждение. И в то же самое время его жестоко и неотвратимо влекло к ней, к этой уже немолодой, но такой же страстно желанной, как и раньше женщине, на лице которой все так же две безукоризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх – от переносицы к вискам.

Он до сих пор помнил все: травянисто-зеленое платье с темно-бархатными лентами, свисавшими с корсажа и туберозы в темных волосах, зеленые сафьяновые туфельки, яркие зеленые глаза, первые па в кадрили, ее, хрупкую и такую маленькую и беззащитную у него в объятиях на мокром песке пустынного пляжа.

– Черт возьми, – вырвалось у него, – я все еще не покончил с этим…

Ответом была тень улыбки в пристальном взгляде зеленых глаз. Все существо Скарлетт О'Хары Гамильтон Кеннеди Батлер как бы излучало женскую гордость, а в мозгу билась, как ранняя весенняя бабочка мысль: «Он мой, я могу вернуть его, если постараюсь».

– Сядь и выслушай меня хоть раз в жизни, – больно схватив ее за руку Ретт усадил ее в кресло: – Ты – мой наркотик, Скарлетт. Ты ниспослана мне, чтобы мучить меня всю жизнь. Я любил тебя так, как только может мужчина любить женщину. Я возжелал тебя с первой же минуты, сразу, как только увидел в Двенадцати Дубах, и ни одной женщины я не желал так, как тебя, и ни от одной не страдал столько, сколько от тебя. А ты, ты лгала мне, ты не любила меня. Ты как собака на сене, Скарлетт, ты хотела получать лишь то, что тебе не доступно, а, получив, бесстыдно и бессердечно топтала ногами. И как я ни старался, все было напрасно. А я так надеялся, так ждал, покорно согнув спину, пока ты заводила интрижку с этим красавцем-актером. Неужели ты не понимала, что не нужна ему. Нет, беру свои слова обратно. Будь ты даже безмозглой дурой, все равно ты пленила бы его и кого угодно – лицом, фигурой, всем…! Кому, как не мне знать это! Ты как тяжелое похмелье, Скарлетт. Но я излечился от тебя. И зря ты воображаешь, что стоит тебе только взмахнуть юбками, я опять, как верный пес, буду следовать за тобой повсюду! Я слышал, что у тебя последнее время проблемы с поклонниками, моя дорогая и несравненная Скарлетт? – Ретт язвительно посмотрел на нее. – Что сейчас наступили другие времена?

Скарлетт судорожно вздохнула, но тут же крепко стиснула зубы, заметив, что от его зорких глаз не укрылся бивший ее озноб. Грудь ее бурно вздымалась, глаза блестели. Скарлетт шумно и прерывисто задышала, усилием воли стараясь скрыть это. Она взяла с колен сумочку и поднялась.

– Очевидно, ты сейчас напомнил мне о моих годах, Ретт Батлер? Впрочем, ты всегда отличался отсутствием такта и порядочности. Да ты никогда не стоил и одного моего мизинца. Я приняла тебя из жалости тогда, после того, как ты явился ко мне, как побитый пес, не нужный никому таким…

Она смотрела, как он подступает к ней. Вот сейчас он ее ударит. Она хотела, чтобы он ее ударил. Правда, тогда все будет кончено. Разумеется, она убьет его тогда. Но он остановился на полпути. Он молчал. Он не произносил ни слова. И глядя в эти так хорошо знакомые глаза она поняла, что ее отчаянные мечты, ее безумные желания потерпели крах. Все в ней как будто омертвело. Она поняла, что ее жестокость была как бы изнанкой грусти, нелепой потребностью отомстить тому, кто ничем этого не заслужил. Но она не могла, не хотела прощать ему все эти годы томительного одиночества и позора.