Доктор Дивер, трогательный маленький эмигрант, давал мне уроки французского, на котором я говорила с чудовищным акцентом. Он также обучал меня танцам. Удивительно, но при том, что сам он был коротышкой, танцевал он со сказочной легкостью и грацией. Когда со временем я наконец появилась в бальных залах, то с удивлением обнаружила, что высокие и мужественные кавалеры по сравнению с моим учителем кажутся хромоногими слонами.
Маленькая, похожая на сушеное яблоко женщина пыталась научить меня вышиванию и рисованию. Я забыла ее имя, но помню, что Белль охарактеризовала ее как «настоящую леди в стесненных обстоятельствах».
Бедная душа! Несмотря на отчаянные усилия, которые я прилагала, чтобы постичь ее премудрости, любая девятилетняя школьница дала бы мне, наверное, сто очков вперед. В конце концов Белль поняла тщетность этих стараний и с печальным вздохом велела мне сосредоточиться на других предметах, поскольку ни вышивальщицей, ни художницей мне, видимо, стать не суждено.
Через полгода начали проявляться мои сильные и слабые стороны. Голос у меня был нежный и чистый, но ему не хватало силы. Я умела играть на пианино достаточно хорошо, чтобы аккомпанировать самой себе и исполнять простенькие вещицы. Я правильно говорила, научилась со вкусом одеваться и придумывать различные наряды и украшения – моя матушка была права, когда прочила мне будущее модистки. С другой стороны, я была безнадежна в вышивании и рисовании, с трудом произносила французские фразы, которыми в то время было модно пересыпать речь, и была слишком снисходительна к слугам, когда дело доходило до искусства ведения домашнего хозяйства. Увы, от этих недостатков мне не удалось избавиться до конца моей жизни. Но в целом Белль была довольна моими успехами. Очень довольна.
Занималась я не одна. Тяготы учения со мной делила девушка чуть постарше, чье прошлое было еще более мрачным, чем мое собственное. Она была высокая, с темно-рыжими волосами, чистой смуглой кожей, огромными карими глазами и худая, если не сказать тощая. Будучи наивной и помня, что говорила Белль обо мне самой, я удивлялась: как она может ждать, что эта девочка будет пользоваться успехом у мужчин? Мне и в голову не приходило, что, если одним мужчинам нравятся женщины пышные и белые, другим могут нравиться смуглые и худощавые. Белль, как я уже сказала, была весьма умной женщиной, и мы с этой смуглой девушкой по имени Люсинда составляли восхитительную пару.
Белль сама преподавала нам «интимные науки»: как заказать хороший ужин, как одеться, чтобы привлечь к себе внимание и в то же время не выглядеть вульгарной, как флиртовать, оставаясь при этом в безопасности, и как внушить мужчине, что восхитительнее его нет никого в целом свете. Должна признать, что эти уроки нравились мне несравненно больше остальных. Мне казалось, что я учу какие-то волшебные слова, с помощью которых смогу в жизни, как в кукольном театре, дергать за любые веревочки, а потом смеяться над марионетками, послушными моей воле. Если бы все было так просто!
Хотя теперь я была слишком поглощена своей новой жизнью, чтобы думать о несчастьях, которые может принести завтрашний день, страх порой снова возникал в моей душе. Нас с Люсиндой поместили в отдельную часть дома. Белль приходила туда, чтобы поесть и заняться своими делами, которые, как я заметила, по большей части состояли из возни с бумагами. Ей, кроме того, принадлежал соседний дом, и, хотя нам было запрещено появляться в нем, сквозь общую стену до нас доносился шум вечеринок, которые происходили там практически каждую ночь. В эти часы, замерзшая, я лежала под гладкими простынями и прислушивалась к заливистому хохоту и крикам, часто переходившим в резкие злые вопли. Тогда я пыталась отвлечься от действительности, мысли мои улетали далеко, и я снова, как в прежние времена, рассматривала вместе с братом маленькие айлингтонские коттеджи с их неприметными обитателями, которые не умели отличить одно вино от другого, не могли позволить себе хороший обед, даже если и сумели бы заказать его со знанием дела, у которых не было дорогих вещей. Тем не менее мир этих людей не нарушался ни воплями, ни звуками ударов, разносящимися в ночи.
Однажды, поскольку мы делили одну комнату, я попыталась выяснить, что думает об этом Люсинда. Она была тихой, сдержанной девушкой, не любившей обычной девичьей болтовни. Поэтому и я, в свою очередь, вела себя с ней достаточно скромно. И все же однажды ночью, когда из-за стены раздавался шум еще более неприятный, чем когда бы то ни было, я спросила у соседки, не мешает ли он ей. Она коротко засмеялась своим резким смехом, от которого Белль безуспешно пыталась ее отучить.
Читать дальше