Жюльетта Бенцони - Искатели приключений - откровения истории

– Если ты ищешь оружие, можешь не стараться. Из соображений осторожности нам выдают его только перед самым боем.

Не получив ответа, он добавил:

– Не укладывайся прямо на земле! Ночью будет холодно, заболеешь…

– Я не сдвинусь с места. И спать не буду. Я знаю, что ты только и ждешь, когда я засну…

Он тяжело вздохнул.

– Зевс всемогущий! До чего же ты упряма! Говорю, тебе нечего бояться! Я такой же раб как и ты. Зачем мне заставлять тебя страдать еще больше? Ладно, спи. Тебе это необходимо.

Она не шелохнулась, но он услышал робкое покашливание, а потом она спросила, на этот раз по-гречески:

– Ты сказал «Зевс». Значит, ты грек?

– Я из Фракии, – отвечал он на том же языке и, приподнявшись на локте, взглянул на нее с внезапным интересом. А ты?

– Из Олимпии. Меня схватили пираты, потом продали одному торговцу, а он уже перепродал меня Ленгулу Батиату.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать…

Минуту он рассматривал ее с симпатией, объяснявшейся жалостью, которую она ему внушала. Потом встал, сам расстелил матрац и взял со своей кровати одеяло.

– Иди ложись, – грубовато сказал он. – Меня не бойся, я буду тебе братом, и мы будем с тобой разговаривать на греческом.

Робко, с опаской она скользнула на матрац, поспешно натянув на себя одеяло. Спартак, стоя, смотрел на нее, не осознавая, что так он казался девушке великаном. Внезапно она покраснела до корней своих черных волос.

– Не смотри на меня. Меня так долго били и я так плакала, что на меня должно быть страшно смотреть…

Эта внезапная забота о том, как она выглядит, такая неожиданная, вызвала у Спартака улыбку. Вариния впервые видела его улыбающимся. Суровое лицо гладиатора вмиг преобразилось, как будто белозубая улыбка осветила и согрела его. Она увидела, что он прекрасен, и почувствовала, как сердце смягчилось у нее в груди. Она показалась себе до того слабой и жалкой, что ей опять захотелось плакать.

С этого времени началась их странная жизнь вдвоем. Каждый вечер Вариния тихо как мышь пробиралась в каморку Спартака. Закрыв дверь, они вели бесконечные разговоры на таком дорогом обоим и мелодичном греческом языке, рассказывая друг другу свою жизнь. Потом засыпали, а с наступлением утра Вариния также тихо возвращалась к своей работе на кухне.

Но с того момента, как она стала жить в каморке Спартака, она больше следила за собой. Расчесывала волосы, ежедневно тщательно умывалась и мыла все тело в светлых водах Вольтурно, протекавшего рядом со школой. Она починила порванную тунику, и этот простейший уход за собой вновь превратил ее в прелестную юную девушку с ясным лицом. Спартак теперь тоже увидел, как она хороша собой, и вечером, когда она приходила к нему, он чувствовал, как его охватывает странное волнение. Но он никогда не говорил об этом, продолжая обращаться с ней, как с сестрой, хотя с каждым днем это удавалось ему все труднее.

Человек все не умирал. Прошло уже более двух суток, как Лентул Батиат приказал распять его на двери одного из помещений школы, а он еще был жив. Его неумолкающие ни на мгновение стоны, невнятные слова, произносимые в лихорадке, проникали сквозь стены. Это был молодой фракиец, отказавшийся сражаться против своего соплеменника в поединке, заказанном префектом Капуи. Лентул, вне себя от ярости, велел распять его для острастки остальным…

Две ночи, что несчастный провел на кресте, Спартак не спал. Он сидел на кровати, прижав кулаки к ушам, с остановившимся взором, глухой и безучастный ко всему, что говорила Вариния. У него опять было каменное лицо, внушавшее ей когда-то страх. Ненависть, гнев и отчаяние, переполнявшие его, жгли душу как раскаленная лава Везувия, дымок которого курился на горизонте.

На утро второго дня, когда он встретился с остальными питомцами школы, он походил на привидение. Вид его был столь ужасен, что Антонин, подойдя к нему, спросил, что с ним. Антонин был молодым испанцем, взятым в плен легионерами Помпея и проданным затем в рабство. Его молчаливое восхищение Спартаком было безграничным, и только к нему одному из всей школы испытывал гладиатор какое-то подобие доверия. Может быть потому, что Антонин сохранил еще взгляд живого человека…

– Нас здесь семьдесят пять человек, – сказал ему Спартак охрипшим голосом, – семьдесят пять бойцов, которых можно считать лучшими в мире. Ни один солдат ни в одном легионе не может похвастаться, что он сильнее или ловче нас… И при этом мы позволяем вести себя на бойню, как стадо блеющих баранов. Смотрим, как умирают другие, и покорно ждем, когда придет наша очередь.