Ширл Хенке: Упрямица

Мерседес осторожно взглянула на завернутое в погребальный саван тело, лежащее в стороне. Слабые отблески костра освещали его.

– Возможно, он хотел, чтобы конец был таков.

Ник насторожился. Ее интонация показалась ему странной.

– Я собирался идти на расстрел первым. Я перворожденный сын дона Ансельмо и имел право умереть раньше Лусеро. Но почему-то Лусе стал возражать. Он настоял на розыгрыше этой «великой чести», как он выразился.

– Он сказал, что если выпадет орел, то первым будешь ты, а если решка – то он?

Морщинка недоумения перерезала лоб Ника. Он был поражен ее уверенным заявлением.

– Как ты узнала?

– Серебряный доллар был талисманом дона Ансельмо. Это шулерская монета, которую он приобрел в Новом Орлеане. Когда-то давно он отдал ее Лусеро. Там с обеих сторон одинаковое изображение.

– Решка! – воскликнул Ник с горечью и не удержался от проклятия. – Черт побери! Как будто он знал, что, умирая первым, может спасти меня.

– Он никак не мог этого знать.

Ник пожал плечами.

– Случаются странные вещи… на войне люди вдруг обретают дар провидения. После того как годами убегаешь от смерти и видишь, как рядом гибнут люди, часто нелепо, бессмысленно, появляется какое-то шестое чувство… Может быть, он знал…

– Тогда он преподнес тебе самый драгоценный подарок… – сдавленно произнесла она. – Такого еще никто никому не дарил…

– Мы проговорили с ним всю ночь напролет. Мы рассказали друг другу то, о чем и не заикались в те месяцы, когда вместе воевали. Кажется, я был единственным человеком, о котором Лусе хоть как-то думал и заботился – насколько это позволял его характер.

– Я никогда не любила его, но теперь навеки благодарна ему за то, что он сделал. И зажгу свечи во имя спасения его души.

– Чувствую, что свечи ему очень понадобятся, – горячо поддержал ее Ник, вспоминая непочтительную иронию, с которой Лусеро отнесся к напутствиям священника.

– Разумеется, состояние моей собственной души не дает надежд на то, что молитвы будут услышаны. По крайней мере, такого мнения придерживается падре Сальвадор.

Мерседес вздохнула.

– Ты вдова. Если он не обвенчает нас, мы можем пересечь границу и сочетаться браком на американской территории. Я знаю, что твоя церковь нас не благословит, но…

Она нежным поцелуем заставила его замолчать:

– Мы уже дали все брачные обеты друг другу. Мне этого достаточно.

Но как хотелось Нику, чтобы в душе ее царил истинный покой. Он многое бы отдал за церковное благословение.

Ласковый ветер шевелил ветви старых ив, приносил откуда-то с плоскогорья ароматы первых цветов. Весна пришла в Сонору, и никто из обитателей Гран-Сангре не мог позволить себе ни минуты отдыха. Почва хорошо увлажнилась после зимних дождей, и в нее надо было успеть бросить семена до того, как она окаменеет. Поэтому немногие из обитателей поместья пришли на похороны – лишь полдюжины беременных женщин, не способных к работе в полях, включая и саму хозяйку гасиенды. Ник приехал на церемонию прямо с поля.

Отец Сальвадор отслужил заупокойную мессу, пожелал душе Лусеро мира и покоя.

Ник держал Мерседес за руку, когда тело ее мужа опускали в могилу. После свершения ритуала все начали расходиться. Ник повел Мерседес, обняв ее за вздрагивающие плечи, к ожидающему их экипажу.

– Все будет хорошо, дорогая, – шепнул он по-английски.

– Отец Сальвадор назвал тебя доном Николасом, а похоронили мы дона Лусеро. Значит, все знают…

– Я думаю, что все в Гран-Сангре уже давно догадались…

Его ранила искренняя боль, прозвучавшая в ее голосе.

– Но раньше было по-другому. Они догадывались, но скрывали… Я люблю тебя больше жизни, Ник, но я не так простодушна, как, например, Розалия.

Действительно, девочка сразу же, без всяких сомнений и вопросов, восприняла сбивчивое объяснение Мерседес насчет несчастья, приключившегося с «дядей» Лусеро, и бурно радовалась возвращению «настоящего» папы.

– Может, стоило ее взять с собой на похороны? – неуверенно пробормотал Ник.

– Лусеро не был добр к ней, и у Розалии нет повода горевать о нем. А притворяться она не умеет. Никто за пределами Гран-Сангре не знает наверняка, чей она ребенок, а Розалия с самого начала поверила, что она твоя дочь. Пусть так и будет. Она юна… и ее вера незыблема в отличие от меня. Я слабая, неразумная женщина… вдобавок с предрассудками.

– Вздор! Ты самая храбрая и сильная из всех женщин на свете.

Ник взял Мерседес за подбородок, вздернул ее головку вверх, заставил посмотреть себе прямо в глаза, стремясь влить в нее бодрость.