– Я работал на земле ради Мерседес.
– Может быть. Но я уверен, что и ради себя тоже. – И снова к Лусеро вернулась его постоянная циничная полуусмешка.
У них еще оставалось время на разговоры о детстве, на воспоминания о войне и о любовных приключениях. Они вставали, расхаживали по каземату, вновь усаживались.
Но имя Мерседес больше не было произнесено вслух ни разу.
Уже раннее утро было душным и жарким, предвестником плохого, тяжелого дня. Мерседес провела ночь бодрствуя, но не стала отдавать никаких распоряжений к отъезду на рассвете, как она пообещала это Нику. Она не могла уехать отсюда, пока он будет жив.
По правде говоря, Мерседес не была уверена, что будет в силах выдержать это зрелище, но и покинуть город, когда Нику осталось жить считанные минуты, она тоже не могла. Она решила прибыть в тюрьму в окружении слуг и вакеро и затребовать тело сразу же после того, как все будет кончено.
При мысли о том, что ей предстоит, она ощутила внезапный приступ тошноты. На этот раз это никак не было связано с ее беременностью. С трудом оправившись, она присела на край постели, дрожа в ознобе, несмотря на жаркое утро.
– Я должна одеться! – убеждала она себя.
Платье на сегодняшний день Мерседес выбрала еще накануне. Оно было лиловым – самым темным из всех ее нарядов, привезенных с собой. По приезде в Гран-Сангре она могла бы облачиться в траур, но это противоречило одному из последних пожеланий Ника. Он хотел, чтобы она радовалась новой жизни, зародившейся в ее теле, а не горевала о потере.
– Наш ребенок… и наша Розалия… Они будут гордиться тобой. Я воспитаю их в любви и уважении к твой памяти!
Она произнесла эту клятву вслух, готовя себя к самому трагическому моменту в жизни.
Ник и Лусеро следили, как светлеет небо за окошком. Разглядев друг друга в сумрачном свете, они мрачно усмехнулись – оба заросшие многодневной щетиной, немытые, пропотевшие в немыслимой духоте, с воспаленными от бессонницы глазами.
Часом раньше Лусе подкупил тюремщика, чтобы тот принес им бутылку дешевого мескаля. Братья быстро опустошили ее, еще до того, как луна пропала с небосклона.
В камеру привели священника – морщинистого, немощного старика с выражением равнодушной покорности судьбе в глазах. Это был не тот падре, что свидетельствовал против Ника на суде. Он посмотрел на двух столь похожих мужчин, бородатых, со зверскими лицами, но не выказал ни удивления, ни каких-либо иных чувств.
– Я здесь, чтобы выслушать ваши исповеди и свершить обряд помазания святым елеем.
Священник опустился на колени и стал открывать маленький кожаный саквояж, в котором принес все необходимое для обряда.
– Что касается меня, то не утруждайте себя, отец, – произнес Ник с некоторым сочувствием к старцу. – Я не вашей веры.
Он не стал добавлять, что притворялся католиком в течение целого года, но теперь не хочет продолжать кощунство.
– Господь примет меня таким, какой я есть.
Священник перевел взгляд на Лусеро:
– А ты, сын мой?
Лусе цинично рассмеялся:
– У меня надежд на Божье прощение еще меньше, чем у моего братца-еретика. Даже если во всех церквях от Дуранго до Веракрус будут возносить за меня молитву, это все равно не спасет мою душу.
– Милостью нашего Господа и добротой святой Богоматери все возможно, – терпеливо отозвался падре.
– Никакая Богоматерь не поможет человеку, которого возненавидела собственная мать. Простите меня, отец, но я не полагаюсь на милость тех, кто обитает на небесах.
– Все грешники могут уповать на помощь Господа… если только сами того пожелают, – мягко возразил священник.
– Прими его благословение, Лусе. Вдруг и впрямь дело выгорит, и ты отвертишься от ада? – вмешался Ник, вспоминая сочинения Блеза Паскаля, которые когда-то позаимствовал у знакомого французского легионера в Алжире.
Лусе пожал плечами и обреченно вздохнул:
– К тому времени, как я кончу рассказывать о всех моих грехах, порох в патронах у солдат отсыреет.
– Задержка нам, конечно, ни к чему, раз уж мы подготовились к путешествию на тот свет…
– Кто знает? – вдруг оживился Лусе и согласно кивнул священнику.
Тот попросил стражника препроводить их в свободную камеру.
Через четверть часа охрана доставила Лусеро Альварадо обратно.
– Добренький падре обещал молиться за нас обоих, – сообщил он Нику.
– Ты быстро управился. Вероятно, кое-что ты упустил… – сухо произнес Ник.
– По правде говоря, едва я начал, падре Альберто сообразил, что полная моя исповедь затянется надолго и комендант Моралес выдернет меня у него из-под носа и поставит к стенке до того, как я успею получить отпущение грехов.
Читать дальше