Джанет Уолч - Пленница гарема

Наверное, они были правы: свобода, быть может, ничего не значит, если за ней тенью следует голод и холод; у рабыни в гареме больше надежд на теплую постель и хорошую еду, чем у злополучной крестьянки, жизнь которой зависит от капризов природы. В этом замкнутом мире рабынь чувствуешь некоторую безопасность, ведь сюда из мужчин может войти лишь султан и его чернокожие евнухи. В отличие от крестьянки, обреченной на жалкое существование, у одалиски появляется надежда улучшить свое положение. Невольничий рынок может показаться жестоким и безнравственным для тех, кто наблюдает за торговлей рабынь, однако почти нагие девушки, которых хотя и пристально осматривают, знают, что в будущем они смогут купаться в серебре и золоте, если только их красота и таланты попадут в поле зрения султана.

Конечно, Накшидиль оказалась в ином положении. Будущее сулило ей много возможностей, однако здесь, в окружении резких звуков и незнакомых людей, она была одинока. В ту первую ночь она последовала примеру других: достала из стенного шкафа маленькие и большие подушки, бросилась на тонкий диван и накрылась стегаными одеялами, словно саваном.

В ту неделю я больше не видел ее. Обязанности требовали, чтобы я находился у кахьи кадин, к тому же привезли много девушек, и они требовали немало времени. Я почти забыл о Накшидиль, но вдруг меня срочно вызвали в комнату новеньких. Когда я пришел, наставница по спальне была вне себя от злости.

— Беда с этой новенькой, — сказала она. — Она не желает никуда идти и даже с постели не встает. Одна из девушек приносит ей еду, иначе бы она померла с голоду. Девушки пытались подействовать на нее, но никто не понимает ни слова, о чем она говорит. Только вы знаете ее язык. Потолкуйте с ней.

В помещениях, как и во дворце, царила тишина, и, если девушки хотели заговорить, они должны были делать это на турецком языке. Если они говорили на других языках и проявляли строптивость, их наказывали. Несмотря на то что девушкам грозило одиночное заключение, многие осмеливались перешептываться на родном языке, и время от времени раздавались вопли какой-нибудь жертвы, которую били по ушам. Накшидиль не испугалась возможного наказания и пыталась с кем-то заговорить, но в ответ остальные смотрели на нее отсутствующими взглядами и безмолвно пожимали плечами. Если бы все девушки заговорили сразу, то здесь царило бы вавилонское столпотворение. Тогда можно было бы услышать такие языки, как русский, армянский, грузинский, чеченский, черкесский, румынский, болгарский, словенский, сербохорватский, греческий.

В душе я обрадовался, что у меня появилась еще одна возможность поупражняться во французском языке, однако мое лицо выражало лишь недовольство, когда я приблизился к Накшидиль.

— Вы должны делать то, что вам говорят. Здесь не место для избалованных детей, — отчитывал я ее. — Мы здесь трудимся не покладая рук, и вы ничем не лучше других. Если говорить откровенно, то вы лишь одалиска, рабыня самого низкого ранга. Вы, может, и учились во Франции, но здесь, в гареме, вы всего лишь гусеница в мире бабочек. Будьте осторожны, — предупредил я. — За такое поведение вас могут наказать.

Сначала Накшидиль безучастно смотрела на меня, но вдруг по ее щеке покатилась слеза. Вскоре слезы лились уже ручьем.

«Мне только не хватало этого представления», — подумал я.

— Я не хочу, чтобы меня наказывали, — сквозь рыдания сказала девушка. — Я хочу домой.

— Вы не сможете вернуться домой, — ответил я. На моем лице застыло недовольное выражение, но что-то в ее голосе напомнило о том, как я прибыл в этот дворец — тогда я был еще маленьким кастрированным мальчиком, меня обуял страх, мне хотелось домой, меня шокировала потеря части своего тела, и я был поражен необычной обстановкой.

— Я знаю, родители найдут меня, — стояла она на своем. — Они уже догадались, что случилось что-то неладное, когда корабль не прибыл в порт. Я должна сообщить им, что нахожусь здесь.

— Этого никогда не произойдет, — отрезал я. — Здесь сераль, дворец великого султана, его мир, и кем бы мы ни были — мужчинами, женщинами, евнухами, темнокожими, мальчиками-слугами, солдатами, везирами, священниками, женами, наложницами, сестрами или матерями, — мы все существуем для того, чтобы служить повелителю Оттоманской империи. Кем бы мы ни были, двери в наше прошлое наглухо закрылись.

— Такого быть не может, — сопротивлялась она. — Я знаю новую оперу Моцарта «Похищение из сераля». Меня спасут, как описано в либретто [18] Либретто — краткое изложение (обычно помещаемое в театральной программе) сюжета исполняемой оперы, пьесы. .