Сидони-Габриель Колетт: Чистое и порочное

– Это вы, «Шарлотта»? – осведомился мгновение спустя один из моих неподвижно лежавших соседей.

– Разумеется, это я.

– Спойте ещё что-нибудь, «Шарлотта»…

– Нет, – неистово завопил мужской голос. – Она здесь не ради этого.

Я услышала хриплый и пасмурный смех «Шарлотты»; затем тот же сердитый юноша зашептал что-то в красноватой дали.

Около двух часов ночи, когда молодой человек, страдавший бессонницей, разливал нам светлый, очень душистый китайский чай, пахнувший свежим сеном, пришли некая женщина и двое мужчин, внеся в благоухающую туманную атмосферу мастерской ночную стужу, осевшую на их меховых манто. Один из вошедших спросил, здесь ли «Шарлотта». В глубине комнаты разбилась чашка, и я снова услышала раздражённый голос юноши:

– Да, она здесь. Она здесь со мной, и это никого не касается. Нужно только оставить её в покое.

Новый гость пожал плечами, сбросил на пол шубу и смокинг, точно собираясь вступить в драку, но ограничился тем, что надел чёрное кимоно, повалился у одного из подносов с трубками и принялся вдыхать дым с неприятной жадностью, вызывавшей желание предложить ему бутерброды, холодную телятину, красное вино, крутые яйца – невесть какую еду, более подходящую для насыщения его прожорливой утробы. Его спутница в мехах отправилась к молодой пьяной женщине, которую она назвала «моя милочка»; я не успела взять их дружбу на подозрение, как они тотчас же заснули; живот одной из них впечатался в спину другой, и они лежали, словно ложки в ящике для столового серебра.

Холод вытеснял тепло, спускаясь со стеклянного потолка и предвещая скорый конец ночи. Я куталась в пальто, сожалея о том, что вялость, вызванная крепким ароматом и поздним часом, мешает мне добраться до своей постели. Я могла бы безмятежно спать по примеру мудрецов и заблудших, распростёртых вокруг, но хотя я безмятежно погружаюсь в дремоту на каком-нибудь холме или подстилке из сосновых иголок, всякое замкнутое и малознакомое пространство внушает мне опасение.

Узкая лестница из начищенного дерева затрещала под чьими-то шагами, а вслед за ней – верхняя галерея.

Я уловила наверху шелест тканей, лёгкий шум от падения подушек на скрипучий пол, и вновь наступила тишина. Но из недр этой самой тишины донёсся звук, незаметно родившийся в женской груди; сначала он вышел хриплым, а затем очистился, окреп, приобрёл размах, подобно нотам, которые непрерывно повторяет и наращивает соловей, до тех пор пока они не грянут руладой…

Там, наверху, некая женщина боролась с переполнявшим её наслаждением, торопя его к завершению и угасанию; сперва это происходило в спокойном ритме, который ускорялся так гармонично и равномерно, что я принялась вторить ему, качая головой в том же темпе, столь же безупречном, как и мелодия.

Мой незнакомый сосед привстал и сказал самому себе:

– Это «Шарлотта».

Ни одна из спящих молодых женщин не проснулась, ни один из слившихся с темнотой молодых людей с сильным насморком не рассмеялся вслух и не зааплодировал голосу, оборвавшемуся на сдержанном всхлипе. Все вздохи наверху замерли. И тогда мудрецы с нижнего этажа разом ощутили холод зимнего рассвета. Я наглухо застегнула своё меховое пальто и закуталась в него плотнее; один из моих распростёртых соседей набросил себе на плечи полотнище вышитой ткани и закрыл глаза. В глубине комнаты, возле обтянутого шёлком фонаря, две спящие женщины, не просыпаясь, прижались друг к другу ещё теснее, и слабые фитили масляных ламп заметались под напором холодного воздуха, нисходившего со стеклянной крыши.

Я поднялась, чувствуя себя разбитой от долгой неподвижности, и принялась прикидывать на глаз, через сколько матрацев и тел придётся перешагнуть, как вдруг деревянные ступеньки вновь заскрипели. Женщина в тёмном пальто, уже подходившая к двери, остановилась, чтобы застегнуть перчатку, тщательно натянула свою вуалетку до подбородка и открыла сумочку, где звякнули ключи.

– Мне всё время страшно, – сказала она вполголоса. Она говорила сама с собой и улыбнулась мне, видя, что я направляюсь к выходу.

– Вы тоже уходите, сударыня? Если вы изволите подождать минутку… Я пойду вперёд, я знаю, где дверная ручка.

На лестнице, которую её белая рука озарила вызывающим светом, я лучше разглядела свою спутницу; она была ни высокой, ни маленькой, довольно полной. Из-за своего короткого носа и мясистого лица она так сильно походила на излюбленные модели Ренуара, на красавиц 1875 года, что, несмотря на пальто оливкового цвета с лисьим воротником и маленькую шляпку, из тех, что были в моде тогда, восемнадцать лет тому назад, в её облике ощущалось нечто несовременное. Тем не менее в свои, по всей вероятности, сорок пять лет она сохранила свежесть. На поворотах, где лестница делала изгиб, она вскидывала на меня глаза с большими сероватыми зрачками, кроткие и с прозеленью, как её пальто.