Сидони-Габриель Колетт - Свидание

– У тебя есть ножик? – спросил Бернар не оборачиваясь.

– Что?

– Ножик или что-нибудь такое… всё равно, что режет!.. Скорее, Бога ради, скорее!

Скрипя зубами от бешенства, он слушал, как она звякает чем-то в сумочке.

– Есть маленькие ножницы…

– Только не бросай их, они затеряются в траве. Принеси сюда, – скомандовал он.

Роза послушно подошла, но тут же снова отступила в темноту.

– Я могу забрать свой плащ? – спросила она минуту спустя.

Бернар, распарывая белый рукав Ахмеда, даже не поднял головы.

– Твой плащ? Нет-нет, я его разрежу, а то нечем перевязать ему плечо. Сколько же он потерял крови, бедный малыш!

Роза не решилась возразить, но он услышал, как она прерывисто, со всхлипами задышала, сдерживая слёзы.

– Нет, это надо же… Мой плащ… Чтобы перевязать какого-то бико [2]… мог бы взять его рубашку или свою…

– А может, твою комбинацию? – отрезал Бернар. Он ощущал странную приподнятость; ему было почти весело, когда он с хладнокровием врача обнажал плечо раненого, одновременно прислушиваясь к хрусту веточек, к шорохам и вздохам лесной чащи. Короткое лезвие валявшегося в траве ножа блеснуло в луче света.

– Вот оно что! – воскликнул Бернар. – Посмотрите-ка!

Он подобрал нож, держа его за остриё, и положил его на каменный край фонтана.

– Ахмед! Ахмед, ты слышишь меня?

Чёрные ресницы приподнялись; открылись глаза, спокойные и строгие, глаза юноши, почти ребёнка. Но отяжелевшие веки вновь закрыли их. Бернар нашёл наконец рану, не очень широкую, но нанесённую явно изо всей силы; её коричневые набухшие края, похожие на губы, всё ещё кровоточили. Он прижал обе ладони к окровавленному плечу, пытаясь сдвинуть края.

«А это чертовски трудно», – сказал он себе.

– Ахмед! Кто это сделал?

Губы Ахмеда дрогнули, но не проронили ни слова, потом дрогнули ещё раз, и он пробормотал:

– Бен-Касем…

– Вы поссорились?

– Фатима…

– Фатима? Это не та ли симпатичная девчушка, что я видел внизу?

– Да…

– Ладно, ясно в общих чертах.

– Что он говорит? – спросил издали голос Розы.

– Ничего для тебя интересного. Ахмед, ты сможешь опереться на руки, только на минуту? Нет? Тогда не двигайся. Я так и знал, что ты понимаешь по-французски.

Он рванул на себя разрезанный рукав и разодрал его на три полосы: получилось достаточно длинное подобие бинта.

Охваченный всё тем же лихорадочным весельем, он действовал теперь торопливо, едва сдерживаясь, чтобы не засвистеть или не замурлыкать песенку. Если продеть бинт под мышку, потом через плечо, есть шанс остановить кровь, которая уже не текла, а сочилась, как будто иссякла… Он чувствовал неподвижный взгляд Ахмеда: тот смотрел на его руки.

– Фонарь! – вдруг крикнула Роза. Действительно, лампочка в одном из фонариков засветилась красноватым светом, угасая. «Вот это уже совсем не смешно…»

– Приподнимись, – сказал он Ахмеду. – Постарайся посидеть прямо, пока я тебя перевяжу. Я сделал тебе больно? Ничего, старина, потерпи… Эта детка могла бы нам помочь, но попробуй-ка втолковать ей…

Пот капал на повязку, на рану; утирая лоб, он перепачкал его красным и липким.

– Ладно, какая уж тут антисептика!.. Чёрт побери, это ты для Фатимы надушился? От тебя так и шибает в нос сандалом. Ну-ка… Вот всё и в порядке.

Он приподнял Ахмеда за талию, усадил и поднёс фонарик к юному, без малейшего изъяна лицу. На губах, утративших свой пурпурный цвет, в глазах, обведённых коричневыми и оливково-зеленоватыми кругами, мелькнула улыбка, и ответом ей была невидимая во тьме улыбка, скорее гримаса на мокром от пота лице Боннемена, которому вдруг стало неловко от переполнявших его чувств.

– Хочешь попить? Я и забыл, что здесь есть вода, представь себе…

Ахмед сделал знак свободной рукой:

– Нет эта вода течёт из-под олеандров… Она плохая.

Он говорил без акцента, раскатисто произнося «р».

– А сигарету?

Большой и указательный пальцы, золотистые от привычки к табаку, потянулись к нему: да. Бернар вытер руки перепачканным кровью платком, порылся в карманах, измазал красным пиджак, даже не обратив на это внимания, и вложил в губы Ахмеда зажжённую сигарету. С наслаждением вдохнув дым, оба умолкли и лишь затягивались, делая одинаковые нехитрые движения. Кольца дыма едва заметно отливали цветами радуги, как будто разбивались, коснувшись краёв светящегося круга, и вновь появлялись выше, скручиваясь в завитки под раскидистыми ветвями синего кедра.

Негромкий кашель вывел двух молодых людей из блаженного оцепенения. Бернар повернул голову.