Сидони-Габриель Колетт: Жижи

Жильберта встречала замечания бабушки с безразличием неиспорченного ребёнка. В ней не было пока ничего от барышни: она напоминала иногда юного лучника, иногда сурового ангела, иногда мальчишку в юбке. «Куда тебе носить длинные платья, у тебя ума не больше, чем у восьмилетнего ребёнка!» – говорила госпожа Альварес. «Жильберта приводит меня в отчаяние», – вздыхала Андре. «Не будь меня, ты всё равно нашла бы повод для отчаяния», – мирно парировала Жильберта. У Жильберты был спокойный характер, и хотя она почти ни с кем не общалась и большую часть времени проводила дома, это её не тяготило. Судить о её внешности было пока рано. Большой рот, открывающий при улыбке белоснежные крепкие зубы, короткий подбородок, высокие скулы, а нос… «Боже мой, ну откуда у неё такой носишко?» – вздыхала Андре. «Дочь моя, кому это знать, как не тебе?» – говорила госпожа Альварес. И Андре, слишком рано уставшая от жизни, слишком поздно полюбившая добродетель, молчала, трогая по привычке свои вечно воспалённые желёзки. «Жижи, – говорила тётя Алисия, – она пока только сырьё, из неё, может быть, что-то выйдет, а возможно, не выйдет ничего».

– Бабушка, звонят, я сейчас открою… Бабушка, – донёсся голос Жижи из коридора, – это дядюшка Гастон.

Жижи появилась в сопровождении высокого молодого человека, она шла с ним под руку и чинно беседовала, как это принято у школьниц на переменах.

– Мне очень жаль, дядюшка, но я вынуждена вас покинуть. Бабушка хочет, чтобы я проведала тётю Алисию. У вас новый автомобиль? О, открытый четырёхместный «Дион-Бутон»? Ах, водить его, наверно, одно удовольствие. Надеюсь, у вас есть подходящие перчатки? Так, значит, вы поссорились с Лианой?

– Жильберта! Это совершенно тебя не касается, – возмутилась госпожа Альварес.

– Но кто же этого не знает, бабушка. Я читала статью в «Жиль Блаз», она начинается так: «Парижский сахар начинает горчить». Мне девочки на курсах все уши прожужжали, они знают, что я знакома с вами. Никто не сомневается, что во всём виновата Лиана. Девочки говорят, что она поступила очень некрасиво.

– Жильберта, – прервала внучку госпожа Альварес. – Попрощайся с господином Лашаем, тебе пора.

– Не ругайте малышку, – вздохнул Гастон Лашай. – Её, по крайней мере, не заподозришь в неискренности. А с Лианой действительно всё кончено. Так ты идёшь к тёте Алисии, Жижи? Поезжай в моём автомобиле, только потом отошли его обратно.

Жильберта радостно взвизгнула и, подпрыгнув, чмокнула Лашая в щеку.

– Спасибо, дядюшка! Вы представляете, какое лицо будет у тёти Алисии! А консьержка, та просто обалдеет!

И Жильберта помчалась к выходу, топая как жеребёнок.

– Вы балуете её. Гастон, – с упрёком сказала госпожа Альварес.

Но тут она ошибалась. Вся жизнь Гастона Лашая состояла из подобных причуд: автомобили, угрюмый особняк возле парка Монсо, содержание Лианы, драгоценности на её день рождения, шампанское и баккара летом в Довиле, зимой – в Монте-Карло. Время от времени он жертвовал крупную сумму по подписке или покупал яхту, которую вскоре перепродавал какому-нибудь монарху из Центральной Европы, или финансировал новую газету, но всё это не прибавляло ему радости. Глядя на себя в зеркало, он говаривал: «Такого грех не обобрать». А поскольку нос у него был длинноват а глаза большие и чёрные, многие и впрямь считали его простаком.

Однако инстинкт прирождённого коммерсанта и чувство опасности, присущее всякому богатому человеку, надёжно оберегали его, и никому не удавалось украсть ни его жемчужные запонки, ни тяжёлый металлический портсигар, украшенный драгоценными камнями, ни шубу на тёмном собольем меху.

Гастон видел в окно, как отъехал его автомобиль. В том году в моде были высокие, заметно расширяющиеся кверху автомобили, где могли бы спокойно разместиться необъятные шляпы, в которых щеголяли Каролина Отеро, Лиана де Пужи и другие знаменитости 1899 года. Автомобили часто опрокидывались на поворотах.

– Тётушка, вы заварите мне ромашку? – попросил Гастон Лашай.

– Конечно, какой разговор! Садитесь, бедный мой Гастон.

Она сняла с продавленного кресла кипу иллюстрированных журналов, хранивших следы использования их в качестве диванной подушки, чулок со спущенной петлёй, коробочку лакричных леденцов, называемых почему-то «комми». Безутешный капиталист с видимым удовольствием погрузился в кресло, хозяйка внесла поднос с двумя чашками.

– Почему ромашка, которую готовят у меня дома, всегда отдаёт увядшими хризантемами? – со вздохом спросил Гастон.