Мэдлин Хантер: Обладание

1324 год

Аддиса удивило то, что колдунья приказала ему явиться сегодня. Обычно она прибегала к его услугам только в те ночи, когда луна входила в свою завершающую фазу и становилась полной. Тем не менее он повиновался и, оставив загон, где ухаживал за принадлежавшими ее отцу лошадьми, направился к домику, расположенному у самой опушки леса. Он прекрасно осознавал, что, узнай ее отец об их тайных свиданиях в сосновой чаще, при тусклом свете парящего в небесах над кронами деревьев круглого белого диска, его ожидает неминуемая смерть, но все же шел. Аддис уже научился пользоваться теми редко выпадающими моментами, когда можно было получить хоть капельку человеческого тепла, какими бы странными путями не приходила к нему такая возможность.

Аддис нашел ее подле дома. Колдунья держала за уздечку оседланного коня, и это удивило его намного больше, чем само приказание явиться к ней. Обычно она звала его к себе под каким-то предлогом и поручала ту или иную работу, чтобы заполнить оставшиеся до темноты часы…

В течение первого года его рабства она довольно часто вызывала его, а потом сидела у двери, наблюдая за тем, как он что-нибудь подправляет в доме или перекапывает дорожки во дворе. Она обучила его своему языку и потребовала, чтобы он помог ей выучить его речь, так что, в конце концов, они смогли общаться, хоть и с некоторым трудом, но без всяких тонкостей. Почти так же откровенно она напрямую призналась ему как-то в своих подозрениях: колдунья полагала, что он вовсе не простолюдин, а скорее рыцарь. Видимо, из-за своего призвания жрицы она испытывала потребность особого рода, для чего как раз он и подходил как нельзя лучше. Попав сюда, Аддис подсознательно был готов к тому, что его принесут в жертву под сенью деревьев, — подобная участь ожидала многих рыцарей, оказавшихся в плену у языческих варваров, — но вместо этого он, раздетый донага, занимался любовью с колдуньей, пока она нараспев бормотала молитвы, обращенные к своему лунному богу.

На ее лице застыла суровая маска, и выражение не смягчилось даже при приближении Аддиса. В лучах предзакатного солнца на коже вокруг глаз и в уголках ее рта проступали тонкие морщины — следы беспощадного времени. Перед Аддисом стояла уже немолодая и довольно худощавая женщина — посты и самоотречение были неотъемлемой составляющей ее колдовства.

— Не ожидал я такого, — произнес он на балтийском языке. За прошедшие годы между ними установились отношения, позволявшие им обращаться друг с другом без особых формальностей. Пусть он раб, а она — дочь кунигаса, священника, но два человека не могут постоянно предаваться плотским утехам, оставаясь при этом чужими людьми.

— Мне нужны кое-какие растения, которые можно собрать только возле реки. Ты мне поможешь.

Очередной сюрприз! Она подняла стоявшую у двери большую корзину и протянула ему. Сверху корзину прикрывал кусок ткани, но по весу Аддис почувствовал, что в ней что-то лежит.

Снедаемый любопытством, он помог колдунье подняться в седло и, взяв коня за поводья, повел к извилистой лесной тропе, ведущей к речке. На протяжении всего пути она не проронила ни слова, Аддис же гадал, видел ли кто-либо из обитателей большого дома или разбросанных вокруг хижин поменьше, как они уходили, и, если да, то не захотелось ли этому человеку проследить за ними. Никогда прежде она не проявляла такой безрассудности, подвергая риску его жизнь.

Они вышли из леса на берег реки, где деревья покорно расступались, уступая место болотистой почве, покрытой сплошной стеной высокого камыша. Аддис помог колдунье спешиться и привязал поводья к тонкому стволу молодого деревца.

— Наш король откажется от крещения, — сказала она вдруг. — Мы услышали об этом сегодня утром. Он дождется прибытия папских легатов этой осенью, чтобы сообщить им свое решение. Но выбор уже сделан.

Аддис почувствовал, как сердце глухо ухнуло в груди. До него уже доходили разговоры о том, что их король вел переговоры с Папой. Предполагалось, что будет заключена политическая сделка, целью которой являлось заручиться поддержкой Папы в прекращении священных войн против Балтии, возглавляемых тевтонскими рыцарями. Для этого королю, а вместе с ним и подданным, необходимо было принять христианскую веру Рима.

Аддис намеренно душил зарождавшуюся в сердце надежду, вырывая с корнем пробивавшиеся в душе ростки, жадно стремящиеся к блеснувшему свету свободы, но нескольким сильным побегам все же удалось выжить, и теперь они буйно расцвели, как дикие цветы, проглядывающие у него под ногами сквозь густую траву позднего лета. Обращение короля в другую веру могло даровать Аддису освобождение. Но холодные пальцы разочарования стальной хваткой сжали сердце, упрятав эти надежды в темные закоулки души, где он привык хоронить все свои эмоции.