Сидони-Габриель Колетт - Сидо

– Издалека, – мягко ответил старший.

– Матьё приходил, удивлялся, что не мог вас нигде найти…

– Этот мальчишка вечно удивляется по пустякам… Оставшись наедине со мной, братья разговорились.

Я была почти не в счёт, да они и не сомневались, что я их не выдам. Я узнала, что, спрятавшись в зарослях, нависших над дорогой в Сен-Ф., они, увидев искавшего их Матьё, ничем не проявили своего присутствия. Я плохо помню детали, которые они мусолили.

– Когда я услышал колокольчик его драндулета… – начинал младший.

– Я первый услышал…

– Скажешь тоже! А помнишь, как он остановился прямо у нас перед носом, чтобы вытереть пот?

Они тихо и тайно перебрасывались фразами, устремив взгляды в потолок. Старший горячился.

– Да… Он принюхивался, как животное, озираясь кругом, как будто почуял нас…

– Эх, старина, здорово, правда? И потом, когда он остановился, мы так на него посмотрели… Он заёрзал, будто испугался чего-то… Глаза старшего чернели.

– Возможно… На нём был шотландский галстук… Этот галстук… я всегда предчувствовал, что он принесёт несчастье…

Я бросилась к ним, алчущая острых ощущений:

– И что? И что? Какое несчастье?

Оба скосили на меня ледяные взгляды:

– Это ещё откуда? Что она тут несёт про какое-то несчастье?

– Но ведь ты сам сказал…

Оба сели, усмехнулись с вызывающим и заговорщическим видом.

– Ничего такого, – наконец сказал старший. – Какого ты ждёшь несчастья? Прошёл Матьё, мы ему не показались, а потом посмеялись.

– Что, и всё? – я была разочарована.

И тут младший подскочил, пританцовывая на месте и больше не владея собой:

– Да, это всё! Где тебе понять! Мы лежали там и смотрели на его кадык! Кадык, галстук, всё, что вокруг, и на его лоснящийся нос! Ах! чёрт подери, вот была картина!

Он склонился над старшим, потёрся о него носом, как пёс:

– Ничего не стоило его прикончить, да?

Суровый, с закрытыми глазами, старший хранил молчание.

– И вы его не прикончили? – удивилась я.

Моё удивление вырвало их из тенистых кустов, где они, никем не замеченные, дрожа от напряжения и жажды крови, смотрели на Матьё, и оба разразились обидным смехом и снова стали мальчишками.

– Нет, – ответил старший, – не прикончили. Сам не знаю почему…

Развеселившись, он запел свои любимые импровизированные куплеты – то были уродливые плоды союза рифмы и ритма, сложенные в часы, когда взыскующий дух, устав от работы, вторгается, не зная правил, в царство слов, освобождая их от смысла. Мой тонкий голос вторил эхом – теперь-то я одна могу утверждать, да ещё в ритме польки, что

Рискованное утверждение, идущее вразрез со всеми привычными терапевтическими правилами, но я предпочитала если не мелодию, то текст следующей канцоны:

Тем вечером мой возбуждённый брат сложил новую версию «Серенады» Северо Торелли:

Младший танцевал возле него, сияющий, как Лорензаччо перед своим первым убийством. Он остановился и, любезно улыбаясь, сообщил мне:

– Мы прикончим его в другой раз.

Моя сводная сестра, которая была старше нас всех, – чужая в семье, дурнушка с привлекательной некрасивостью тибетских глаз – вышла замуж как раз тогда, когда ей пора было уже, как говорят у нас, надевать убор святой Катерины становиться старой девой. И если мать не осмелилась помешать этому нелепому браку, то во всяком случае не стеснялась говорить всё, что думает по этому поводу. Замужество моей сестры обсуждалось на всех улицах, от Рош-а-ля-Жербод до Бель-Эр-о-Гранжё.

– Жюльетта выходит замуж? – спрашивали мать. – Ого-го. Вот счастье-то привалило!

– Несчастье, – уточняла Сидо.

Находились такие, что смели язвить:

– Наконец-то Жюльетта нашла мужа! Вот нечаянность! Надо же…

– Да не надо бы… – воинственно огрызалась Сидо. – Но кто будет удерживать девушку двадцати пяти лет?

– Ну, так кто же её избранник?

– А! Боже мой, да первый подвернувшийся кобель…

В глубине души ей было жалко видеть существование своей одинокой дочери, которое наполнялось только мечтаниями и необузданным чтением. Братья же оценивали «счастье» с высоты своей собственной точки зрения. Год медицинских штудий в Париже так и не обтесал старшего – его, высокого и прекрасного, по-прежнему раздражали взгляды женщин, которые не были для него желанны. Слова «брачный кортеж», «вечерний фрак», «званый обед» и «шествие» падали на обоих дикарей каплями расплавленной смолы…