Пьер Лоти - Азиаде

И вот уже Салоники – лишь серое пятно на фоне желтых бесплодных гор, пятно, испещренное белыми шпилями минаретов и черными – кипарисов.

А потом и серое пятно исчезает (вероятно, навсегда), скрытое взгорьями мыса Карабурун. [24]Четыре могучие мифологические вершины вздымаются над теперь уже далеким берегом Македонии: Олимп, Афон, Пилион и Оса! [25]

Константинополь, 3 августа 1876

Трехдневное путешествие проходило в три этапа: Афон, Дедеагач, [26]Дарданеллы.

На судне подобралась такая компания: красивая дама-гречанка, две не менее красивые дамы-еврейки, немец, американский миссионер с женой и дервиш. Странноватое общество, тем не менее мы приятно проводили время и много музицировали. Общий разговор шел на латыни или на греческом времен Гомера. При этом мы с миссионером иногда обменивались репликами на полинезийском.

Через три дня я поселился за счет ее величества королевы Великобритании в гостинице, расположенной в квартале Перы. [27]Мои соседи – некий лорд и весьма приветливая леди, с которой мы проводим вечера за роялем, играя Бетховена.

Я жду безо всякого нетерпения возвращения моего судна, которое качается на волнах где-то в Мраморном море.

Самуил как верный друг последовал за мной; я был растроган. Ему удалось пробраться на почтовое судно, и вот сегодня утром он явился ко мне. Я обнял его от всего сердца, я был счастлив, что снова вижу его открытую и честную физиономию, единственную, внушавшую мне симпатию в этом громадном городе, где я не знал ни одной живой души.

– Эфенди, – сказал он, – я все бросил – друзей, страну, лодку – и последовал за тобой.

Мне уже приходилось убеждаться в том, что среди бедняков более чем где-либо можно встретить столь полное и сердечное изъявление доверия, и уж конечно предпочитаю иметь дело именно с ними, не опасаясь пострадать от эгоизма и мелочности.

Все глаголы у Самуила кончаются на ате; обо всем, что производит шум, он говорит: «фате бум». «Если Самуил сядет на лошадь, – говорит он, – Самуил фате бум!» (Читайте: «Самуил упадет».)

Его рассуждения бессвязны и непоследовательны, как у ребенка; его религиозные взгляды отражают его простодушие и наивность; его суеверия своеобразны, а наблюдения нелепы. Особенно он забавен тогда, когда напускает на себя серьезность.

ЛОТИ – ОТ ЕГО СЕСТРЫ

Брайтбери, август 1876

Дорогой брат!

Ты бежишь, ты летишь, ты меняешь обстановку, ты едва остановился и вот снова в полете, как птичка, которую нипочем не поймать. Бедная маленькая птичка, капризная, гонимая ветрами, игрушка миражей, она не нашла еще места, где преклонит усталую головку, где расправит трепещущие крылышки.

Мираж Салоник, всюду мираж! Кружение, постоянное кружение до тех пор, пока, утомленный нескончаемым полетом, ты не решишь вернуться к жизни и не опустишься на свежую зеленую ветку… Нет, ты не сломаешь свои крылышки и не упадешь в бездну, потому что Бог маленьких птичек сказал свое слово и ангелы оберегают легкомысленную, дорогую мне голову.

Так или иначе – все кончено! Ты не приедешь в этом году, не посидишь под липами! Наступит зима, а ты так и не пройдешься по нашему газону! Пять лет я смотрела, как цветут наши цветы, как хорошеют тенистые аллеи, и тешила себя надеждой увидеть вас обоих в нашем саду. Каждое лето эта сладостная мысль делала меня счастливой… Теперь остался только ты, но и тебя мы не увидим.

Август. Прекрасное светлое утро. Я пишу тебе из Брайтбери, из нашей деревенской гостиной, окна которой выходят во двор с липами; поют птицы, солнечные лучи радостно пробиваются сквозь листву. Сегодня суббота, и свежевымытые каменные плиты и полы складываются в строки сельской идиллии, к которой, знаю, ты никогда не был безразличен. Жара и духота отпустили, наступает период покоя и всепроникающего очарования, который по праву можно сравнить с годами зрелости человека; цветы и растения, утомленные сладострастием лета, снова торопятся жить, зацветая по второму разу, раскрывая яркие цветы среди обильной зелени, а несколько пожелтевших листков еще усиливают очарование природы в пору ее повторного цветения. В этом райском уголке все поджидало тебя, дорогой брат; казалось, все цветет для тебя… Но и на этот раз мы тебя не увидим.

Шумный квартал Таксим, расположившийся на холмах Перы, европейские экипажи, европейские туалеты вперемешку с экипажами и одеяниями Востока; жаркое солнце, страшный зной; легкий ветерок вздымает пыль и опавшие листья августа; отовсюду слышатся выкрики торговцев фруктами, улочки завалены виноградом и арбузами… Первые часы моего пребывания в Константинополе запечатлели эти образы в моей памяти.