Лидия Джойс - Порочные намерения

Варкур отступил назад, жестом предлагая ей войти в спальню.

Эм попятилась.

— Леди никогда не сделает этого.

Его черные глаза сверкнули.

— Но мы с вами знаем, что вы не леди. Моя комната — либо мы будем разговаривать здесь.

Эм неохотно вошла. Он закрыл дверь, потом повернулся и прислонился к ней, скрестив руки на груди в такой знакомой позе, что ей стало больно. Невольно она ощутила легкую дрожь.

— Снимите вуаль, — были его первые слова.

Эм медленно подчинилась, с отвращением обнажаясь перед ним. Он окинул ее лицо одним быстрым взглядом. Она не посмела подумать о том, что выразило его лицо, но отчасти его каменность смягчилась. Ей было больно за него и за себя. Она бессознательно поправила выбившуюся прядь волос.

— Я послал людей разведать вашу историю, — продолжал он после затянувшегося молчания.

— Какую именно? — парировала она. — Как вы сказали, у меня их много.

Ей не следовало спорить с ним — сейчас это было ей не по средствам, но она не могла не сопротивляться, как раненое животное.

На мгновение Варкур прикрыл веками глаза, в них мелькнуло выражение, которое Эм не смогла прочитать Выражение это тут же исчезло.

— Историю вашего происхождения. У меня есть теперь последнее имя, и, сложив его с первым, я получил целое — Эммелина Данн.

Эм закусила губу.

— О вашей матери я не смог ничего узнать, — продолжал он, — но вы действительно выросли в доме лорда Олтуэйта с его детьми. Мои агенты поговорили с вашей старой няней.

— Вы хотите сказать — ваши шпики, — поправила она его.

Он пожал плечами:

— Агенты. Шпики. Какое это имеет значение? Вы были особенно близки с Энн, младшей дочерью, как вы рассказывали, но после ее смерти вы стали неразлучны с Элис — до тех пор, конечно, пока она не стала проводить сезоны в Лондоне и не вышла замуж.

— Да, — сказала она, вздернув подбородок.

— А потом… а потом все тонет во мраке, — продолжил он. — Ваша няня уехала в деревню с приличной суммой денег, которую старый барон милостиво назначил ей в своем завещании, а учителя и гувернантки давно исчезли. У вас никогда не было собственной горничной.

— Нет. Я была недостойна иметь горничную, как леди. — Тогда это ее не ранило, потому что ее научили чувствовать благодарность. Но время все изменило, и теперь воспоминания о том, как ее отодвинули в сторону, заставив чувствовать себя объектом благотворительности за каждый кусок, заставляли ее страдать из-за прежней несправедливости.

— Старый барон позвал вас в свою комнату незадолго до своей смерти, но вы не выплакались никому в жилетку. Никто не может сказать, что он вам поведал. Но в день похорон — это все знают — произошла дикая ссора между вами и молодым бароном. Тот быстро уехал из поместья. — Томас помолчал. — Одно это вызывает у меня любопытство — почему он уехал вместо того, чтобы просто выбросить вас из дома. Милосердие, судя по всему, ему несвойственно, и, судя по тому, что я видел в Итоне, его природное презрение к тем, кто слабее его, только выросло к тому времени, когда он перестал жить дома.

— Он всегда был задирист, — сказала Эм, охваченная горькими воспоминаниями. Потом посмотрела на Томаса. — Вы были в Итоне одновременно с ним?

Варкур с отвращением скривил рот.

— Только один год — я на четыре года его старше. Я не могу не думать, что отчасти его склонность к политическим интригам есть результат того, что большинство старших мальчиков, которые не давали ему распоясаться в школе, происходили из семей вигов. — Он поднял бровь. — И отвечу на ваш невысказанный вопрос — да, я был одним из них. Но сейчас речь идет о вас, а не обо мне и моих отношениях с юным лордом Олтуэйтом.

— О моей жизни сказать, больше нечего.

— Напротив, — возразил лорд Варкур, — осталась ее самая важная часть. Пока что перед нами обычная и довольно пошлая история конфликта между законным наследником и незаконным отпрыском.

Она не стала возражать.

— Любопытно то, что происходит потом. Через месяц после того, как молодой Олтуэйт вошел в права наследства, он вернулся в Форсхем-Мэнор в сопровождении представительного подбора довольно распущенных ответвлений того, что несколько оптимистично называют хорошим обществом. Явно пытаясь возобновить с вами дружеские отношения, Олтуэйт заказал для вас красивое платье, и вы, если можно так выразиться… появились в обществе. Вы танцевали, вы смеялись, все хорошо проводили время, но на следующее утро вы исчезли, а Олтуэйт не показывался из своей комнаты три дня. Гости бродили сами по себе, никто, очевидно, не скучал по вас, кроме слуг. И о вас больше никогда не было ни слуху ни духу.