Мишель Яффе - Звездочет

— Господи, никак не ожидала увидеть вас здесь! — Бьянка посмотрела на стройного мужчину, чья фигура занимала весь дверной проем, и чихнула.

Йен Фоскари, граф д'Аосто, был поражен увиденным, хотя вообще-то его редко удавалось удивить чем-то.

— Да уж, — наконец пробормотал он, устремив взгляд на окровавленный кинжал, которым девушка указывала на него.

Граф немало повидал на своем веку, но сейчас даже он не мог понять, что тут произошло. Комната была богато убрана: высокие окна наполовину скрыты шелковыми шторами персикового цвета с вышитыми на них золотыми цветами, на полу роскошные турецкие ковры. Посреди комнаты стояла огромная кровать, накрытая покрывалом того же цвета, что и шторы. На кровати лежала полуодетая куртизанка, Изабелла Беллоккьо. Казалось, что Изабелла мирно спит, если бы только на груди у нее не расползалось большое красное пятно. Над ней склонилась женщина с кинжалом в руке и в перепачканном кровью платье — та самая, которая только что обращалась к графу.

Наступила продолжительная тишина, граф и Бьянка внимательно изучали друг друга. Она первой нарушила тишину, громко чихнув.

— Что вы здесь делаете? — спросила она, отводя взор от его лица. «Убийцы, — заключила про себя девушка, — должны выглядеть более свирепо».

— Я мог бы то же самое спросить у вас, — отозвался Йен.

— Я бы ответила, что это и так очевидно. — Бьянка опять чихнула и, скривив, как она надеялась, неприветливую гримасу, подняла на графа глаза.

Йен, в свою очередь, тоже недовольно поморщился, дивясь про себя ее прямолинейности.

— Да уж, думаю, так и есть, — пробормотал он. — Но почему вы убили ее?

Только сейчас Бьянка поняла, на кого она похожа: в правой руке — окровавленный кинжал, который недавно вытащила из сердца Изабеллы, платье сплошь запятнано кровью — она испачкалась, пытаясь спасти девушку. Ситуация была почти комичной, подумала Бьянка, вытирая нос рукавом, но тут ей вспомнился знак, который она увидела на рукоятке кинжала. Смело посмотрев в сторону Йена, она указала ему глазами на оружие:

— Разве я не могла бы задать вам тот же вопрос, милорд?

На рукоятке кинжала, несомненно, поблескивал его собственный герб, инкрустированный рубинами и изумрудами. Граф пожал плечами.

— Разумеется, это не мой кинжал, — ответил наконец он. — Это действительно герб моей семьи, но я бы никогда в жизни не заказал такой безвкусицы.

— Боюсь, милорд… — Бьянка чихнула, — что хороший вкус не является оправданием, когда речь идет об убийстве. — Она попыталась пристально посмотреть в глаза графу и при этом чихнула пять раз подряд. — Вот если бы вы сказали мне, что делаете здесь…

— Вообще-то это не вашего ума дело, синьорина, но я все же отвечу, что получил срочную записку от Изабеллы.

Не обратив внимания на холодный тон Йена, Бьянка, забыв о собственном страхе, спросила:

— Что же в ней было написано?

Йен разозлился на самого себя. Ему казалось, что это не он, а кто-то другой вынимает записку из кармана, разворачивает ее…

— Вот, взгляните.

Письмо было написано изящным почерком на надушенной бумаге. Изабелла просила графа д'Аосто немедленно прийти к ней. Поднеся послание к свету, Бьянка внимательно изучила его и вернула красавцу блондину.

— Письмо отдали вам в руки?

Граф кивнул. Бьянка поморщилась и чихнула.

— Тогда вы точно невиновны. Но создается впечатление, что кто-то хочет подставить вас. Вот только кто? Или они хотят подставить меня? Мы могли бы…

Граф д'Аосто перебил ее, заговорив ледяным тоном, коря себя за недавнюю мягкотелость:

— Не могу передать вам, какое облегчение я испытал, узнав, что все-таки невиновен. Однако мне любопытно, и, честно говоря, я даже немного встревожен тем, с какой легкостью вы прибегли к местоимению «мы». Не думаю, что смогу быть хоть чем-то полезен юной синьорине. Так что поверьте, мы с вами вместе ничего делать не будем.

Его язвительность достигла цели. Бьянка съежилась, и не потому, что его голос был холоднее северного ветра, а потому, что он таким покровительственным тоном называл ее синьориной, словно подталкивал к тому, чтобы она выказала неповиновение его внушительной особе. Господи, да он же попросту высокомерен!

Но она вынуждена была признать, что желание сохранить независимость давало этому высокородному и всесильному графу д'Аосто право говорить с ней этим возмутительно снисходительным тоном и каждым словом намекать на ее молодость и неопытность.