Эмилия Остен: Пока корабль плывет

Может быть, это память предков?..

В нем ничего не отзывалось, было просто холодно и неуютно.

Пройдя длинным коридором, мистер Уэстли распахнул одну из массивных дверей и с поклоном пропустил Рэнсома вперед.

Это была спальня, такая же старая и запущенная, как и то, что Рэнсом уже видел здесь. Он вошел, и мистер Уэстли, поманив за собою врача, стоявшего у массивной кровати, закрыл дверь с другой стороны.

И вот Рэнсом остался наедине с дедом.

Следовало подойти, что-то сказать. Рэнсом приблизился и понял, что говорить он, конечно, может, но вот будет ли это иметь какой-то эффект?

Образ зла, что он рисовал в своем воображении все эти годы, не имел ничего общего с тем, что лежало на кровати. Назвать это человеком язык уже не поворачивался. Высохшая оболочка, в которой по недоразумению еще теплится жизнь, словно одинокая свеча в домике на болотах. Пергаментная кожа, покрытая старческими пигментными пятнами, худые руки поверх теплого одеяла, скрюченные пальцы напоминают когти… Рот приоткрыт, сквозь зубы вырывается тяжелое, смрадное дыхание. И пахло в комнате похуже, чем в иных доках. Рэнсома передернуло. Он ожидал увидеть умирающее величие, но встретил только жалкое подобие того, что ненавидел всю жизнь, даже не зная.

И этот человек выгнал его отца? Этот человек был тем, из-за кого Александр Сильверстайн лишился того, что полагалось ему по праву рождения? Вот это недоразумение?

Тут старик открыл глаза - и Рэнсом понял, что ошибся.

Острый, режущий взгляд, которым граф Сильверстайн наградил внука, не подходил к этой высохшей оболочке. Рэнсом понял: старик умирает потому, что пришел его срок, однако, будь его воля, он провел бы на этом свете еще не одну сотню лет. Но природа взяла верх, смерть пришла и потребовала свое, и сейчас нужно ей подчиниться.

- Ты… - прохрипел граф, едва вытолкнув это слово между сухими губами.

- Вы хотели видеть меня, - холодно произнес Рэнсом.

- Дай… воды.

Рэнсом передернул плечами, однако взял со стола глиняную чашку с водой и поднес к губам старика. Тот приподнялся, и Рэнсом, не прикасаясь к нему, помог ему напиться. Осушив чашку, граф вновь откинулся на подушки.

- Так лучше. - Он провел языком по губам. - Значит, ты таков.

Голос его окреп.

- А что вы ожидали увидеть?

- Похож. На отца, не на нее. Это хорошо.

- Что вам нужно? У меня мало времени.

- Лжешь, - усмехнулся граф. - Раз приехал, время есть. Садись. - Он еле заметно шевельнул рукой. - Так легче смотреть на тебя.

Рэнсом приехал не для того, чтобы облегчать старому стервятнику жизнь, однако просьбу исполнил. Около кровати стояло кресло, в котором, по всей видимости, обычно сидел врач или слуга, присматривавший за графом, и Рэнсом опустился на краешек.

- Значит, таков, - повторил граф. Слова вырывались из его губ свистящим шепотом. Рэнсом промолчал: хватит того, что он здесь, что пришел и сел; все остальное - дело старика. - Времени осталось мало. Хочу, чтоб ты мне наследовал.

- Почему? - не задать этот вопрос он не мог.

- Потому что других нет.

- Вы лжете. Есть другие родственники.

- А прямой - ты. И называешь меня лжецом. Хорошо.

Рэнсом уже ничего не понимал в этом бредовом разговоре.

- Говори! - потребовал граф. - Ты ведь ехал сюда, думал, что скажешь. Я слушаю.

И в этот миг - то ли по интонации, с которой это было произнесено, то ли по словам, нанизанным на повелительный тон, как бусины на нитку, - Рэнсом разгадал своего деда.

Да ведь он боится, подумал Рэнсом. Страшно, неотвратимо боится смерти, и вот эта старческая немощь вызывает у него такую ненависть к себе, что ненависть к преступившему сыну - блекнет. И нужно что-то сделать, потому что неясно, как оно там, за чертой. Конечно, Бог. В Бога все верят, только вот почти никто Его не слышал и не видел, а тем, кто слышал и видел, полной веры нет. Значит, шаг в неизвестность, вполне возможно - в пустоту или адское пламя, и не когда-нибудь в необозримом будущем, а уже сегодня, завтра, послезавтра - сколько удастся еще протянуть.

А где-то есть наследник, в котором течет твоя же кровь, и, может, в этом молодом человеке удастся передать себя, завладеть его душой, оставить после себя хоть частицу - не в крови, но в разуме, в том, что воспоследует. Чтобы и дальше все шло заведенным порядком, домом Сильверстайнов владел Сильверстайн, чтобы дух предыдущего графа вошел в него, как одинокий путник в необитаемый дом. И тогда не так страшно. Не так безнадежно. Тогда ужас, может быть, отступит, а Бог повернется, посмотрит ласково и кивнет.