Джулия Куин: Герцог и я

Судя по взгляду, которым она ответила ему, позволение было получено. После чего он подхватил ее на руки и донес до площадки второго этажа.

— В какую комнату? — спросил он, будучи уже не в состоянии дольше ждать — все его тело, сверху донизу, пребывало в огромном напряжении.

— В твою, — прошептала она.

— В нашу, — поправил он. — Я люблю тебя.

Насколько трудно ему было раньше произносить эти простые слова любви, так как он не знал, не чувствовал до конца, не мог себе объяснить, что именно они означают, настолько легко и естественно вырывались они сейчас из его души, и ему хотелось повторять их вновь и вновь.

— Я знаю, — доверчиво и радостно ответила она. — Я тоже люблю тебя.

Его руки уже расстегивали крючки и пуговицы ее одежды.

— Если я когда-нибудь еще причиню тебе боль, — лихорадочно говорил он, — то хочу, чтобы ты убила меня. Совершила то, что не так давно помешала сделать своему брату.

— Я никогда этого не сделаю, Саймон!

За клятвенным обещанием последовал длительный поцелуй. Однако воспаленное воображение Саймона продолжало работать в том же ключе.

— Хорошо, не убивай, — бормотал он, — но хотя бы прострели мне руку. Или ногу. Отрежь ухо… Еще что-нибудь…

— Не говори глупости, они не подходят тебе. И потом, я знаю, ты никогда не сделаешь мне ничего плохого.

— Я так люблю тебя, Дафф, что готов, как в сказках, подарить тебе весь мир. Сейчас, как никогда раньше, я понимаю всех этих сказочных героев.

Однако Дафна была настроена более реалистично.

— Мне не нужен весь мир, — сказала она с улыбкой. — Мне нужен только ты… И еще я хотела бы, чтобы ты снял наконец свои сапоги.

— О, ваша светлость! Ваше желание для меня закон.

Один за другим сапоги полетели на пол.

— Что-нибудь еще, миледи?

— Да, конечно. Вашу сорочку, пожалуйста.

Сорочка, пролетев по воздуху, опустилась на низкую прикроватную скамейку.

— Теперь уже все? — поинтересовался Саймон.

— Отнюдь нет. — Дафна, чтобы не произносить вслух этого слова, считавшегося в высшем свете весьма неприличным, молча указала пальцем на его брюки. — Вот и их туда же.

— Как это совпадает с моим желанием, миледи!

Ему доставил некоторые трудности этот процесс, так как брюки стали чересчур тесными при его теперешнем состоянии, но он преодолел все препятствия.

Последнее приказание Дафна отдавала, уже сидя на постели, откуда взирала на его действия.

— Что еще, ваша светлость? — спросил Саймон.

— Боже, но вы и так совсем голый! — воскликнула она.

— Как любезно с вашей стороны, что вы это заметили, — с признательностью ответил он.

Вообще-то ему было совсем не до шуток, и Дафна не могла не видеть этого воочию, однако не была еще расположена закончить игру, так легко и естественно возникшую на фоне недавних обоюдных терзаний.

— А я — нет, — сказала она.

— Что нет, ваша светлость?

— На мне еще осталась кое-какая одежда, милорд.

— В самом деле? Какая жалость! Но это поправимо, миледи.

И он исправил недоделанное.

Совершенно обнаженные, они стояли на коленях друг напротив друга на огромной кровати под пологом.

— Я хочу тебя, — проговорил он.

— Я знаю. Я тоже.

— Нет! — выкрикнул он со стоном. — Я хочу поселиться в твоей душе! В твоем сердце!

— Ты уже живешь там, Саймон, — со вздохом сказала она.

И затем речи иссякли, попросту стали не нужны. Он заполнил ее целиком: и душу, и сердце, и… все остальное.

Она извивалась, стонала; чувствовала, что растворяется, исчезает в волнах страсти, вернее, любви. Да, любви… Его любви.

Он понимал, что не может больше управлять собой — это выше его сил. Но делал над собой усилие, и не ради себя, а для нее, чтобы дождаться, когда и она… чтобы этот яростный миг они разделили друг с другом. Внезапно он ощутил, как все ее тело пронизала дрожь, она изогнулась, запрокинула голову, он увидел ее лицо… Никогда раньше в эти мгновения он не видел ее лица, поглощенный мыслью о том, чтобы семя не оплодотворило ее, и был сейчас поражен, даже напуган застывшим выражением безмерного счастья, полной отрешенности.

— О Господи, как же я люблю тебя! — вырвалось у него, и он продолжил свои движения.

Она открыла глаза, в них была тревога.

— Саймон, — прошептала она, — ты не забыл?.. То, что всегда…

Он понял, о чем она пытается сказать, и кивнул. Она продолжала тем же задыхающимся шепотом:

— Я не хочу… не нужно… чтобы ты делал это только ради меня… Не надо, если ты сам не…

Он почувствовал комок в горле, но это было не то ощущение, которое предвещало невозможность произнести хотя бы одно слово, а совершенно новое для него. Это было предвестием облегчающих слез, наполнивших его глаза, еще один признак его безмерной любви.