Евгения Марлитт - Совиный дом

Он остановился, с горькой улыбкой подошел к молодой девушке и положил ей руки на плечи.

— Видишь ли, дитя, дорогая моя сестрица, мы теперь с тобой перелетные птицы! Уже детьми мы инстинктивно избрали себе разные пути: я — мечтатель, задумчивый звездочет, ты — соловей со звонким серебристым голосом, предмет всеобщего поклонения, вызывала восхищение и поступками, и наружностью… А теперь ты приходишь ко мне, рассеянному человеку, живущему своими книгами, и хочешь забиться в Совиный дом… — Он энергично покачал головой: — Не подходи даже к старому дому, Клодина, поезжай обратно к себе. У меня онемели ноги от сидения в этом углу, куда я спрятался от людского шума, переход в Совиный дом будет мне полезен, а мою дочку понесет верный старый Фридрих, если ножки ее устанут. Теперь до свидания, Клодина!

Герольд протянул руки, чтобы на прощание обнять сестру, но она отклонилась.

— Кто сказал тебе, что я могу вернуться? — серьезно спросила она. — Я попросила отпуск, и мне его дали. Моя дорогая старая герцогиня поняла меня и не задавая никаких вопросов, она знает, в чем дело. Так будь и ты скромен, Иоахим, — густая краска залила ее лицо, — и пойми, что, кроме желания быть с тобой, есть и другая, скрытая причина моего возвращения… Хочешь принять меня с замкнутыми устами, но с сердцем, полным любви?

Он молча притянул ее к себе и поцеловал в лоб. Клодина глубоко вздохнула.

— Конечно, у нас будут скудные средства, но это еще не нищета, — добавила она с кроткой улыбкой. — Ее высочество настояла на том, чтобы я продолжала получать свое содержание, а бабушкин капитал также даст некоторую сумму. Голодать нам не придется, и тебе не следует так лихорадочно работать, я этого не допущу. Ты должен окончить свое прекрасное произведение с наслаждением и в полном спокойствии… Ну, а теперь давай собираться!

Она обвела глазами пустую комнату и остановила взгляд на сундуке.

— Да, это все, что я имею право взять с собой, — сказал Иоахим, следя за ее взглядом. — Немного более того, что нужно было последнему отпрыску рода Герольдов при появлении на свет, — только самая необходимая одежда. Но нет, что за черная неблагодарность! — Он ударил себя ладонью по лбу и глаза его засияли.

— Послушай, Клодина, как это удивительно! Подумай, не знаешь ли ты такого друга нашего дома, который мог, недолго думая, уплатить две тысячи талеров? Как я ни ломаю себе голову, не могу вспомнить никого решительно. Вчера ставят в комнате рядом несколько ящиков и говорят, что они принадлежат мне по всем правам, потому что поверенный возвратил их с аукциона мне, бедному Иову. Я, кажется, расхохотался прямо в лицо носильщикам. Они ушли, и более никто уже не отнимал у меня мою маленькую библиотеку, а ведь я чуть было не заплакал, когда грубые руки кидали в бельевые корзины том за томом дорогих товарищей моего одиночества — мои книги. Тот, кто возвратил их мне, должен был знать, что дает мне твердую опору для странствования по пустыне… да будет благословен этот благородный незнакомец с золотым сердцем! Не правда ли, и ты не знаешь, Клодина? Ну не думай больше об этом, мы оба не решим загадки.

Он вложил рукопись в папку, а Клодина начала укладывать в корзину игрушки с усердной помощью маленькой Эльзы. Через десять минут Герольд фон Альтенштейн покинул свое последнее убежище и вышел вместе с сестрой и дочерью. Нельзя было найти более красивую пару, чем эти брат и сестра, спешившие вон из своего родового гнезда, в которое влетали теперь чужие златоперые птицы.

Имение было куплено неизвестным лицом за очень крупную сумму.

На лестнице они встретили даму, вышедшую из аукционного зала. Бормоча что-то себе под нос, она озабоченно приподнимала подол коричневого платья, потому что на ступеньках лежала густая пыль. Краска испуга залила ее лицо, когда она подняла глаза и увидела перед собой брата и сестру.

— Ах, извините! — сказала она низким грубоватым голосом, отступая назад. — Я загородила дорогу.

Герольд взглянул на нее, как будто хотел сказать: «Неужели я должен испить и эту чашу?», но сдержался и ответил с вежливым поклоном:

— Дорога из этого дома слишком широко открыта для нас, и минутная задержка не имеет значения.

— Какая ужасная, возмутительная пыль на лестнице! — заговорила дама, не обращая внимания на его ответ и отряхивая юбку. — Я никогда не хожу на аукционы, потому что там приходится возиться в старой пыли, но Лотарь не давал мне покоя, писал дважды, и я принуждена была поехать, чтобы выручить серебряную посуду. Он удивится, до какой большой суммы я дошла.