Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

— Что ты так плохо кушала? Все худеешь? — любимый вопрос Александра.

— Я не худая, не придирайся, другим мужчинам нравится, — ответила Таис.

— Мне другие мужчины не указ, — рассмеялся Александр.

— Ты мне проиграл в шахматы на желание, насмешник, и у меня есть прекрасная возможность посмеяться последней. Я желаю, чтобы ты нарисовал мне коня.

— Коня?.. — По лицу Александра прошла болезненная гримаса. — Целого коня?

Он не умел рисовать.

— Я не умею коня. Давай что-нибудь геометрическое — катапульту или стенобитную машину.

— Коня, мой милый.

— Мало того, что я тебе проиграл в шахматы, — с ударением на каждом слове сказал Александр, — я еще должен опозориться тем, что не умею рисовать коня.

— В другой раз не будешь меня критиковать.

— Давай ежика или черепаху, что-нибудь попроще, — с надеждой в голосе предложил Александр.

— Коня.

— Ну, ладно, ладно-ладно, — задумчиво проговорил Александр.

Заинтригованные таким началом сотрапезники, а ими были Птолемей, Геро, Клит, Гефестион и несколько других, столпились вокруг стола.

— А что ты сзади начал? — удивился Гефестион.

— Я думаю, хвост проще рисовать, чем морду, — ответил Александр и оказался прав. Дойдя до морды, он действительно столкнулся с массой трудностей.

— Что-то у него нос, как у крокодила, — вполне доброжелательно заметила Геро.

— А глаз, как у свиньи, — сказал Клит.

— Спасибо, Клит, спасибо, друг, — прокомментировал Александр последнее высказывание.

— Ноги слишком длинные, — опять подсказала Геро.

— Это порода такая, — оправдывался Александр.

— Какая? — не унималась Геро.

Все уже смеялись в голос, начиная с Александра.

— Несчастная такая порода коней-уродов. — Александр утирал слезы. Геро обняла сидящего Александра, и их тела сотрясались от смеха.

— Тебе жеребца или кобылу? — уточнил Александр.

— Пусть остается кобылой. Не будем трогать эту тему, — ответила Таис.

— Давай, что ли, уздечку пририсую, чтоб меньше на крокодила походил.

— Действительно, злобная рожа, — сказал Гефестион.

— Зато как копытом бьет, как живой, — восхитился Александр.

— А ну, дай глянуть, — сказал Птолемей, видевший коня пока что вверх ногами.

Александр протянул ему свой шедевр.

— Не похож на крокодила, — по-деловому подвел итог Птолемей. — На собаку похож.

Все прыснули с новой силой.

— Мне нравится твоя картинка, — вступила в разговор Таис, — это очень веселый конь, спасибо.

— А что ты не умеешь рисовать? — невинно осведомился Александр.

— Мужчин.

— Запомним. До следующей шахматной партии.

Такую историю, свидетелем которой он был, вспомнил Птолемей. А Таис вспомнила ее продолжение, у которого не было свидетелей, а только двое участников — он и она.

— Я что, правда худая?

— Нет, твое тело идеально, ты же знаешь, как я его люблю. Но длинный переход впереди, изнурительный, на сухом пайке, если вообще… Неплохо было бы иметь на ребрах какие-то запасы.

— Это ведь не первый переход. Я выносливая. Не волнуйся за меня, — ответила Таис.

— А я вот волнуюсь… Завтра выступление, и я буду занят. А вот послезавтра… Слушай, что я сделаю: я подъеду к твоей повозке, пересяду на облучок, посижу с тобой немножко, потом затащу тебя в глубину повозки и наслажусь тобой в ее темной и пыльной утробе, на ворохе каких-нибудь вещей. — Александр перечислял это все, и они смеялись.

Он действительно посетил ее, увлек под душный балдахин, где в столбах пробивающегося сквозь щели света летала пыль. Они обнимались, покрывшись испариной от жары и ощущения близости. Колеса поскрипывали, телега раскачивалась, рядом слышались голоса людей, удары хлыстов, лязг и грохот других повозок. Мир отделялся от них лишь тонкой ненадежной стеной — полотнищем кожи, покрывавшим повозку. И все же они были удивительным образом одни в этом странном мире качавшегося на ухабах душного полумрака. Они напряженно, жадно рассматривали друг друга, казалось, искра проскакивала между ними.

— Я так соскучилась. Я так ждала, — шепотом сказала Таис.

Александр кивнул, мол, я тоже.

— О, великий Зевс! Я умираю без тебя. — И слабая ее улыбка в мановение ока сменилась выражением отчаяния.

— Настоящая любовь не для слабых… Эй! Я всегда с тобой. Я всегда буду с тобой. Потому что мне с тобой хо-ро-шо. А сейчас, люби меня. Плакать будешь потом.

Он коснулся пальцем ее полуоткрытого рта: зубы были сухими, а губы мягкими и податливыми. Он поцеловал ее бьющуюся на шее артерию. Он услышал это биение — биение ее сердца, — и все остальные шумы и звуки мира затихли и исчезли, унеслись вместе с самим миром с его скрипящими колесами, прыгающей на ухабах телегой, запахами пыли, кожи и полыни.